Делегация подходит к люблинским родникам. Старушки с пластмассовыми канистрами набирают холодную ключевую воду.
— Между прочим, этот источник — святой, — обращает внимание делегации Барсуков. — Известен народу с середины семнадцатого века. Спросите любую старушку. Бабуль, вода хорошая?
— Хорошая, — с готовностью соглашается старушка с бутылками из-под кока-колы. — Огурцы на ней солить — никогда не зацветут. И ядреные такие, аж хрустят!
— Спасибо, бабушка. Вы нам очень помогли, — отходит Барсуков, увлекая делегацию на деревянный мост через Пономарку. И поясняет Сморчкову: — Вот этот участок в честь Федора Михайловича мы будем благоустраивать. Он любил ходить на источник и заваривать этой целебной водой себе чай. Деревянный мост мы, конечно, снесем. А взамен воздвигнем каменный, горбатый.
Слушают Барсукова с интересом, хотя чувствуют — врет мужик, врет! Но как увлекательно врет! На мосту останавливаются даже прохожие — лектор, что ли? И тоже хотят послушать.
— А на мосту мы решили поставить великому писателю памятник. Он будет выглядеть так: задумчивый Федор Михайлович, опершись о перила, смотрит в воду Пономарки, как в вечность.
Все тоже смотрят в воду. Где там вечность? Радужные нефтяные разводы да зеленые нити водорослей вьются по течению.
Один из охранников смотрел-смотрел — и сплюнул в вечность.
— Проект памятника уже одобрен мэрией. Наш знаменитый скульптор Бивнев, которому близки такие темы, создал замечательный образ Федора Михайловича наедине с вечностью, но пока еще в глине.
Евгения, которая вначале оторопело слушала шефа, неожиданно подхватила:
— К сожалению, у нас пока на этот проект нет средств. Ищем спонсора, — и выжидательно смотрит на Николая Гавриловича. — У вас нет никого на примете?
Барсуков тоже смотрит на Николая Гавриловича.
— Ну что ж? На нет и суда нет. Идем дальше. Перед вами знаменитые кузьминские пруды.
В середине водной глади на якоре стоит плот, на плоту — теремок, в теремке живут лебеди. Как раз в это время из теремка показался один, жирный, с выгнутой, как лира, шеей, прошлепал к краю плота и тяжело плюхнулся в воду.
Николай Гаврилович почувствовал к нему необъяснимую ненависть: «Сволочь этакая! Разъелся на мои деньги!»
— Лебеди тоже на пожертвования куплены? — сквозь зубы процедил он.
— Нет, — возразила Евгения. — Лебеди здесь давно. Их разводили князья Голицыны.
— Но зато мы прикупили уточек, — заглядывая в лицо Сморчкова, радостно сообщил Барсуков.
А Евгения тут же показала накладную:
— Вот, пожалуйста. Документы на уточек.
Уточки неожиданно поднимаются на крыло и в ряд, как ассигнации, улетают прочь.
Где-то за деревьями ударил колокол невидимой церкви.
— Да, здесь у нас храм Влахернской Божьей Матери. Хотите посмотреть?
— Ко мне это какое-нибудь отношение имеет? — угрюмо спросил Сморчков.
— Нет. Просто для общего развития.
— Не хочу. — Сморчков повернулся к своим охранникам. — Поехали домой.
До машин все шли быстро и молча. Сморчков был мрачен, как воронежский чернозем. Никогда еще его так нагло не кидали. Что делать?
Они миновали шлагбаум, милиционеры взяли под козырек, а лошадь все так же паслась и паслась, как прежде.
И тут пошел занавес. Конец второго акта.
Что делать, Сморчков придумал по дороге на базу.
И наступил акт третий, последний, решающий.
Не успели Барсуков с Евгенией вернуться в офис, как раздался телефонный звонок. Трубку подняла Таечка:
— Алле? Компания «Экотранс». Кто его спрашивает? Сморчков? К сожалению, его нет. Он в мэрии. С кем? Соединяю.
— Добрый вечер, Евгения Юрьевна! Это Сморчков.
— А, добрый-добрый. Как поживаете?
— Вы искали спонсора на памятник? Я его нашел.
— Что вы говорите! Как любопытно. И кто же это?
— Мой лучший друг. К вам придет человек по фамилии Кошкин из Минфина. Примите его как можно любезней. Запишите телефон: 298-90-10. Да, рабочий. Не забудьте сказать — от меня.
— А чем он занимается, ваш друг? — ошалела Евгения.
— Всем понемножку. В основном — деньгами. Часто посещает нашу базу. Повторяю: это мой лучший друг. Только не забудьте сказать — от меня.