— Она набрала полную ванну воды, заперлась и выключила свет. Сашенька, открой!
— Саша, — сказала Евгения, — я пришла с работы усталая, мне хочется умыться и полежать в ванне. Вылезай!
Сашка тут же откликнулась:
— Я умерла.
Антонина Васильевна зарыдала, а Евгения и глазом не повела:
— А почему тогда отвечаешь, если умерла?
— Я не совсем умерла, я только пробую. Лежу в темноте и думаю, что умерла.
— Открой, и давай думать вместе, — предложила мачеха.
От «думать вместе» Сашка никогда не отказывалась. Тут же раздался щелчок, и дверь открылась. Евгения остановила свекровь, которая ринулась включать свет, и одна вошла в полутемную ванную. Стены ее, отделанные под гранит, действительно напоминали чем-то склеп. Внутри было влажно и жарко. На постаменте стоял белый саркофаг, в котором, сложив руки на груди, плавала Сашка — как в невесомости.
— Пред ней во тьме печальной гроб качается хрустальный.
Послышался слабый всплеск.
— Ну, рассказывай!
— Бабушка говорит, что душа человека держится на тонюсенькой серебряной нити, — начала Сашка. — Когда человек спит, душа вылетает из тела и путешествует, поэтому мы видим сны. Когда человек умирает, душа его еще сорок дней на серебряной нити. А потом нить рвется, и душа уходит в загробный мир. Там темно, сыро и жарко, как у нас в ванной.
— А почему жарко?
— Потому что там варят грешников. И еще бабушка сказала, что скоро умрет. Значит, и я умру.
— Но это же нелогично! — возразила Евгения.
— Очень даже логично! Ты сама говорила: Сократ — человек. Все люди смертны. Значит, и Сократ смертен.
— В том-то и дело, что ты не Сократ, — рассмеялась Евгения. — Вот где твоя логическая ошибка.
— Верно, — обрадовалась Сашка и вылезла из воды. — Я не Сократ.
— Значит, и не человек, — подхватила Евгения. — А если не человек, то…
— А если не человек — то бессмертна! — закричала Сашка. — Урра!
— Поэтому выпускай воду и пошли есть твою колбаску.
Михаил, пришедший вслед за Евгенией, сидя на кухне, подтрунивал над ними:
— Как это у вас, у философов, интересно получается: логика — что дышло, куда повернул, туда и вышло. То Сократ смертен, то он бессмертен. Что же нам, простым смертным, об этом думать? — И он посмотрел на свою мать.
Боярыня Морозова сидела с опухшим от слез лицом и обиженно молчала, потому что она, родная бабушка, справиться с внучкой не может, а чужого человека — ма-че-ху! — внучка слушается. Где справедливость?
Евгения видела муки боярыни — то ли сжигать себя на костре, то ли супостат сам сгинет? — но предпочитала не акцентировать на этом внимания. И, обращаясь к мужу, подмигнула Сашке:
— Вообще говоря, не логика — что дышло, а закон — что дышло. И я уверяю тебя, что ты мыслишь таким же образом. Вот два понятия: полуживой и полумертвый. Это одно и то же?
Михаил воздел очи горе и почесал седой затылок:
— Пожалуй, одно и то же.
— Очень хорошо. Но если равны половины, то равны и целые части, не так ли?
Михаил шевелил губами, сосредоточенно думал и наконец кивнул:
— Да, равны.
— Ну вот, ты и доказал, что живой равен мертвому.
Сашка захохотала, а муж попробовал поддеть жену:
— А тайник-то твой — пуст. Тебя опередили.
— Ну что ж, — смиренно отвечала Евгения, — значит, кто-то оказался умнее меня.
— А мама, между прочим, — заступилась за нее Сашка, — и не говорила, что там что-то лежит. Она просто рассказала, где его искать. Мы хотели всем классом пойти. А потом вернулись: адреса не знаем.
— Все, — сказал Михаил, — в субботу — нет, в пятницу! — переедете с бабушкой на дачу.
— В деревню, в глушь, в Саратов! — Сашка скорчила рожицу.
Дочь повторила любимое выражение Евгении, когда той предлагали отдохнуть на даче. Картошку сажать Евгения не любила, удобства во дворе ей не нравились, а от леса у нее болела голова. «Слишком много озона», — объясняла жена мужу.
Их маленький домик она называла «бочкой Диогена», сидела допоздна на крылечке и смотрела на звездное небо. Что еще делать в глуши, как не думать? И вот теперь то же самое повторяет Сашка, да еще с интонациями Евгении. Это окончательно взорвало отца. Он почувствовал ревность.
— Все! Решено. На дачу до сентября!
Сашка тут же скуксилась, а мачеха, чувствуя в ней родственную душу, утешила:
— Ничего. Чтобы учиться думать, ванна не обязательна.
Когда внучка и бабушка ушли спать, Михаил, ощущая неловкость от своей вспышки, примирительно накрыл руку жены своей ладонью:
— Знаешь, Женька, о чем я думаю? Сидишь ты, перебираешь бумажки у себя на работе, юбку протираешь, кому это все надо? Ты была бы прекрасным следователем.