Существенное значение в организации преступного промысла на казенных заводах имело участие в нем местных жителей. Тот же Феофанов, как докладывали ревизоры в Сенат, «мог свободно производить делание фальшивых ассигнаций с участием заводских рабочих в промене ассигнаций, в знании и укрывательстве преступления»[203]. В другом рапорте говорилось об открытии фабрики фальшивых ассигнаций в Омской губернии: «Найдено убежище или гнездо злодеев, орудия к оному, участвующие крестьяне трех деревень Бошевой, Шубиной и Литвиновой, и главнейший мастер из беглых каторжных Ливенцов»[204]. Каторжник Ливенцов, надо отметить, проявлял удивительную настойчивость в своем преступном ремесле. «Злодей Ливенцов, — писали ревизоры в Сенат, — когда был еще поселенцем в Каинском округе, изобличился следствием в делании фальшивых ассигнаций и в выпуске их до значительного количества; по наказании кнутом сослан в Нерчинск, с дороги бежал, возвратился в Каинский округ, возобновил прежнее злодейство, опять открыт, опять наказан, послан в Нерчинск, но опять оттуда бежал и водворился не в иной, а в той же Томской губернии, где прежде упражнялся в сем ремесле и найдя участниками многих крестьян из трех деревень, занялся без помешательства своею работою»[205].
По сведениям, собранным сенаторами во время ревизии, с марта 1823 по февраль 1827 года в Сибирь были «присланы» 271 (из них 9 женщин) «осужденных и наказанных за делание фальшивых ассигнаций, и монеты»[206]. Сохранился именной список каторжников Тобольской губернии, которых отправили подальше от границ центральных губерний России в Восточную Сибирь. Большинство из них выходцы из крестьянского сословия в возрасте от 25 до 53 лет, осужденные за «делание» и распространение фальшивых монет и ассигнаций, наказанные кнутом и «с поставлением знаков» отправленные на каторгу.
Криминальный промысел в местах каторжных поселений Сибири, поразивший своим размахом сенаторов Куракина и Безродного, проник и в камеры острогов, расположенных во внутренних губерниях России.
В 1817 году арестованный мещанин А. Кричевский рассказывал следователю, как проживающая в Харькове «жена глазного лекаря Лейбы Сарра Соколовская говорила ему, что делаются ассигнации в тюрьме и она их получает следующим образом: накупит булок или ягод и завяжет в платок, что и относит в тюрьму, отдавая под видом милостыни, и в то же время выдает им хорошие ассигнации, а получает фальшивые ассигнации; делаются же они там русскими, которые давно там содержатся за фальшивые ассигнации и содержатся там очень хорошо»[207]. Еще один из фигурантов этого дела крестьянин Иван Беляев, содержавшийся в харьковском остроге, утверждал, что видел, как арестант Кречетов «сам делал ассигнации и у него он видел инструменты и видел, когда он пробовал их делать»[208].
В августе 1876 года начальник оренбургского губернского жандармского управления донес управляющему III отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии А. Ф. Шульцу, что в уездном городе Илецке рядовой местной караульной команды при каторжной тюрьме сбывал фальшивые 3-рублевые билеты. В тюрьме провели обыск, и «хотя фальшивых билетов и не обнаружено, но найденные там баночки с зеленой и красной красками и присутствие в тюремных мастерских хороших слесарей, живописцев и других мастеров, привело лиц, производивших обыск, к убеждению, что подделка билетов при отсутствии к тому же надлежащего надзора за арестантами, действительно производится в тюрьме»[209].
В 1868 году в Казанской палате уголовного суда рассматривали дело «о подделке в Казанском тюремном замке фальшивых кредитных билетов, которое решено 10 июля 1868 года и по решению из подсудимых ростовский купеческий сын Василий Федоров Шмагин 20 лет и 3 месяцев, за делание фальшивых кредитных билетов и отлитие из олова двугривенных, присужден к лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу на заводах на четыре года и восемь месяцев»[210]. Василий Шмагин подал апелляцию на решение уголовной палаты в Сенат. Его дело разбиралось в Правительствующем сенате в июле 1869 года. Были изучены имеющиеся в деле улики, а именно донесение смотрителя тюрьмы и его помощника, показания тюремных надзирателей, караульных и сокамерников Шмагина. Согласно показаниям тюремных смотрителей, когда они внезапно вошли для обыска «в ту камеру, в которой содержался Шмагин, как сей последний, стоявший в то время, по объявлению смотрителя, у стола, потушил лампу; а арестант Чупраков, стоявший вместе с ним, бросился к окну, и что затем, как у того стола, так и под тем окном были найдены разные предметы, служившие, по-видимому, для подделки кредитных билетов, и самые билеты»[211]. В камере «была найдена, между прочим, нарезанная и начатая подкрашиваться бумага для делания рублевых билетов»[212]. А сокамерники фальшивомонетчика рассказали, что «Шмагин выделывал на тех билетах государственный герб, прикладывая какое-то клеймо, и что когда смотритель замка вошел в камеру для обыска, то Шмагин, занимавшийся пред тем с Чупраковым у стола подделкою билетов, выкинули таковые из окна, а вещи, служившие им для того, спрятали под нары»[213]. Дело казалось решенным, но Сенат, рассмотрев имеющиеся в деле показания, заключил, что «находит вышеприведенные улики недостаточными», а посему осужденного Шмагина следовало освободить, возвратить права состояния, но «оставить его по обвинению в подделке кредитных билетов сильном подозрении»[214].