29 декабря 1768 года императрица Екатерина II подписала манифест (опубликован 1 февраля 1769 г.) «Об учреждении в Санкт-Петербурге и Москве Государственных Банков для вымена ассигнаций». В обнародованном манифесте объявлялось об учреждении Ассигнационного банка с двумя отделениями, в Санкт-Петербурге и Москве, получившего исключительное право эмиссии бумажных денег. В манифесте говорилось, что ассигнации имеют хождение наравне с «ходячею» монетой и принимаются в «государственные сборы» за наличные деньги «без малейшего затруднения»[51]. Именным императорским указом Сенату было велено «заготовить на нарочно для того сделанной бумаге Государственных ассигнаций на 500000 рублей для вымена на Москве, да на 500000 для вымена здесь в Санкт-Петербурге, по приложенной здесь форме, а именно: 25-рублевых на 250000, 50-рублевых на 250000, 75-рублевых на 250000, 100-рублевых на 250000, всего на 1000000»[52]. Для «вымена» ассигнаций в отделения банка в Санкт-Петербурге и Москве было положено по 500000 рублей.
Первые ассигнации были односторонними, не имели изображений, только текст и цифры. Подделка таких денег представлялась несложным и потому соблазнительным заработком. Изготовление фальшивок началось практически сразу после выпуска новых денег в обращение. В первую очередь фальшивомонетчики стали переделывать 25-рублевые купюры в 75-рублевые. Цифру «2» соскабливали и вписывали на ее место «7». В тексте также выскабливали слово «двадцать» и сверху писали «семьдесят». Номинал купюр, таким образом, увеличивался в три раза. Такая «модификация» 25-рублевых ассигнаций привела к тому, что денежные знаки номиналом в 75 рублей перестали выпускать и изъяли из обращения. 20 июля 1771 года последовал императорский указ: «Повелеваем отныне 75-рублевых ассигнаций более не делать, а делать одни только 100-рублевые, 50-рублевые и 25-рублевые»[53]. Оставшиеся в обращении номиналы было велено выпустить на сумму в 2100000 рублей. Вместе с тем, чтобы не подорвать доверие населения к новой расчетной единице, оставшиеся на руках 75-рублевые ассигнации, даже поддельные, разрешено было обменять на звонкую монету по номиналу. В последовавшем в тот же день еще одном именном указе императрицы говорилось: «Повелеваем всем и каждому, имеющим 75-рублевые ассигнации одного или другого банка, немедленно со всевозможною прилежностию оные рассмотреть, и когда окажутся в том числе подложные, то таковые в столицах наших в банки, а в прочих городах в главные присутственные места приносить, где за них, хотя они подложные, повелеваем платить по 75 рублей за каждую; взносить же их не позже как за 7 дней, считая в каждом месте со дня публикации сего нашего указа»[54] . По истечении же семидневного срока приказано было поддельные ассигнации к обмену не принимать, равно как и совсем уж «грубо-поскобленные» подделки, которые «с первого обозрения всякий то распознать может»[55], а срок обмена подлинных 75-рублевых ассигнаций устанавливался в четыре месяца. Судя по тому, что сегодня ни в частных коллекциях, ни в государственных собраниях таковых ассигнаций не имеется (известен единственный сохранившийся экземпляр из Национального музея Дании), они были полностью изъяты из обращения и уничтожены.
Меры, предпринятые правительством, конечно, не могли сдержать любителей легкой наживы. Фальшивомонетчики-кустари искали способы изготовления подделок, изобретая примитивные «технологии» с использованием доступных материалов. В 1790 году в Екатеринославском наместническом правлении слушали дело губернского регистратора Ивана Перликова и беглого крестьянина Алексея Муравьева, которые обвинялись в намерении делать фальшивые ассигнации. Как свидетельствуют материалы дела, подельники пытались изготовить доску для печатания ассигнаций. На гладко выструганной деревянной дощечке Алексей Муравьев вырезал текст, скопировав его с подлинной ассигнации. Поскольку мастер, по-видимому неграмотный, «ни одного слова рассмотреть не мог, то Перликов, пришед туда, толковал ему обо всяком слове». Попытка не удалась — доска потрескалась. Тогда был куплен большой кусок мела, и Муравьев «оной мел с одной стороны соскоблил гладко и разрисовав стал шилом начерчивать слова, но его художество было неискусно потому, что из мелу выкрашивались крошки и слова были кривы». Наконец, «взяли они, Муравьев и Перликов, небольшие куски глины и мелу и вылепливали те литеры, кои представлены в Управу благочиния, то есть “Москва объяви 1785 году”, и намазывая их чернилами, прикладывали на мокру и суху бумагу, но все сие оказалось неудобным». Как пояснил на допросе Муравьев, «оные слова на бумаге оказались непорядочные, яко то, иные не вышли, а другие вовсе заплыли, то ту глину и бросил под сараем». Неудачей закончилась и попытка имитации денежной бумаги. Иван Перликов «золотообрезную» бумагу «сперва пробовал стирать мокрым пальцем, потом, из совета ево, Муравьева, натирал те листы мокрою губкою, однако кроме порчи бумаги более ничего не сделано»[56]. Оба несостоявшихся фальшивомонетчика были сосланы в Иркутскую каторгу.