— Я говорю ему, что лазикса не хватает. А он мне: «А где я вам возьму?» Загоняет в пятый угол. Если у меня на вызове умрет больной, прокурору не скажешь: «Не выдали». Он тебе влепит: «Вы врач «скорой», обязаны иметь все, чтоб спасти человека».
— Демагогия.
— Никуда не денешься. Покупаю за свои трудовые с рук, трояк за десять ампул. А госцена им рубль сорок. В аптеках-то нет…
— Ну и дурак…
— Ишь ты, храбрый…
И снова по громкой связи: «Двадцать четвертая на вызов!»
— Это меня, ребята, — кто-то с подвывом зевнул, удалились шаги…
Под утро, в начале седьмого, позвонили из охраны мясокомбината: недалеко от проходной подобрали мужика. Когда «тридцатка» приехала, он лежал на скамье у трамвайной остановки. От него густо разило спиртным, под головой лужа крови. Пришлось забирать и везти в городскую больницу скорой помощи…
Алеша сидел на длинном подоконнике в холле приемного отделения. Сегодня по обеим неврологиям дежурил Юрий Петрович. Они уже дважды виделись тут за ночь. «Теперь отца вызовут к этому чмуру», — думал Алеша. И точно — звякнул, останавливаясь, лифт, вышел Юрий Петрович.
Предзоревая серая дымка, сочившаяся сквозь огромные окна, смешалась с белесым светом трубчатых светильников, и лицо отца показалось Алеше старым, измученным, охватила тоскливая злоба на пьяного, которого они только что привезли и над которым хлопотал сейчас Юрий Петрович, решая, куда его: в неврологию или в нейрохирургию. Он вызвал дежурного нейрохирурга.
— Ну что? Забираешь к себе? — спросил Юрий Петрович. — У меня мест нет.
— Давай пока к нам, там разберемся, чей он, — согласился нейрохирург.
«В вытрезвитель его, а не сюда», — подумал Алеша, наблюдая, как пьяного, словно мертвеца, кладут на носилки-тележку и катят к грузовому лифту, как отец усталым движением сунул блеснувший хромом молоточек в карман и потер ладонями лицо.
Алеша подошел к нему.
— Юрий Петрович, — позвала сестра, сидевшая у телефона. — Вас срочно просят в отделение.
— Ну я побегу, сынок, — Юрий Петрович направился к лифту…
Отоспавшись, побрившись, Алеша позвонил Тоне.
— Привет, активистка. Сегодня-то ты как?
— Давай у бассейна через час, — сказала она.
После возвращения Тони из отпуска виделись они только дважды, все она была чем-то занята. В ее отговорках Алеша начал улавливать увиливание. Он доискивался — с чего бы? Но не находил, поводов вроде никаких, ничем не обидел. «Может, беременна? — возникла мысль. — И не хочет навязываться, гордость демонстрирует?.. А если действительно?.. Папа и мама… вот пойдет скулеж!..» Ничего не придумав, он вышел из дому.
Встречались они иногда в большом саду лесотехнического института у бассейна; летом его заполняли водой — из трубы «А» втекало, из трубы «Б» вытекало, к осени воду спускали, на цементном дне оставались склизлые гнилостные лужи, в них валялись ржавые консервные банки, снесенные ветром, отмершие, как жестяные, листья, обрывки размокших газет и еще какой-то хлам. У бассейна стояло несколько скамеек…
— Как дежурство? — спросила Тоня.
— Нормально.
— Завтра я дежурю.
— В ночь.
— Да.
Он скосил на нее глаз. Лицо Тони после Крыма еще хранило гладкость загара, но на скулах уже пятнами просветлело. И Алеше эти желтые пятна показались намеком на иное ее состояние. Спросить не решился. Произнес, посмеиваясь:
— Что-то ты в последнее время деловая стала? Особенно по вечерам. То курсы, то семинары.
Опустив голову, Тоня молчала, сняла прилипшую к туфле веточку, затем, распрямившись, положила ему руку на колено.
— Тебя, Алеша, обманывать нельзя, — тихо сказала. — Я выхожу замуж.
— Вон что… — растерялся он. — Здорово ты это…
— Что «здорово»? Не советуешь?.. Ну и Тонька: трах-бах и — замуж? — старалась она втянуть его в веселый тон.
— Нет, почему же… Всем, наверное, надо… — Алеша нервно пытался найти независимые, обыденные слова.
— Ты парень хороший, честный. Но у нас с тобой ничего бы не получилось… Жизнь идет. Надо в ней устраиваться на постоянно… Я не могу метаться, как ты. Все копаешься, разбираешься? Зачем? Живой — значит, живи, радуйся. Ты уже исполнил долг… Ты уже свободен…
Тоня говорила, произносила то укоряющие, то подбадривающие, то нравоучительные напутственные слова. Все больше о том, что там он исполнил, и потому здесь уже свободен, значит, может честно спокойно жить. А он, с неприязнью понимая, о какой свободе речь, думал, почему бросает его, как на полдороге, и пытался вместе с тем оправдать Тоню, — но оправдание давалось через силу, и снова ощущал предательство. И в этой суете мыслей никак не мог добраться до простого существа происшедшего, как каждый мужчина, которого оставляла женщина…