За поворотом начиналась деревня. Их дом в низине, а все немногочисленные дома там, на равнине. По вечерам вдалеке от всех жутковато, наверное, было, хотя тогда и не чувствовалось.
В общем, обед. Дед с добрым ехидством замечает какого-то паренька в кепке. Маячит у заброшенного дома. Не видно его, конечно. А как дашь знать, что приехал? Телефонов не было. Приходить и стучать в окно? Или хуже того, покричать? Стыдно и неприлично. Ей приходится делать вид, что безразлично, есть ли там кто-то в кепке. Или померещилось деду. «Никуда не пойду», – убрав со стола, садилась с книжкой, «читала», горе луковое. Предательство.
На год пропали, росли. У неё друг по переписке, дядя (всего шесть лет разница) с ним учится, два письма в один конверт, ещё она им печенье печёт, в посылки к родительским вкусностям подкладывает. На выпуск всей семьей к дяде. Вечерний город, поцелуи в городском парке, фуражка всё время слетает с головы. Смешно. О предательстве и не думается.
Осень прошла в учебе и, наверное, раздумьях. Забылось, может, и не было их вообще, раздумий, а вот тоска появилась. Не то, не тот, письма не те, важное проходит мимо. Написала первая. Тоненькую нить сама порвала, теперь связывала. Рад. Ожидание белеющего конверта в ящике. Полудетский почерк, аккуратный и обстоятельный отчёт о прожитых днях. Отправить вчера, ответ ждать послезавтра, одно-два в неделю словно наркотик. Это трепетнее поцелуев, это счастливее прикосновений. Окончательно поняла: ничего тому, в фуражке, дать не сможет, хотя и ждёт он, надеется.
Весна! Экзамены. Майские праздники! Нет, римские каникулы! Фото дома, фото с розами, фото на лоджии. Заходят за мелкими, гуляют в окрестностях городка, мама чем-то кормит их, усталых и впечатлённых. Играют в лото. Провожает на автобус, а он обещает напечатать фотографии. Через две недели целый ворох появляется на диване, самые «удачные» тут же отбираются и увозятся, а она не в обиде. Впереди ждёт лето. Лучшее, неповторимое лето.
И ничего про далёкого юношу, про пусть и равнодушные, редкие, необнадёживающие, но всё-таки письма. Так ведь там ни-че-го. Как это? А письма? А поцелуи на скамейке? Нет, не считается! Нее, милая девочка, это молчание об уже незначащем для тебя и было предательством. Как ни крути.
Лето с горчинкой: они у бабушек в разных деревнях. Такова жизнь. Жизнь называется перестройкой, перекройкой привычного уклада для всех. Дед обустраивается на новом месте, пристраивается, торопится до зимы. И он на велосипеде с утра уже у них, помогает заливать опалубку. Работа тяжелая, и дед не натуживает его. А вечером она пишет имена для истории на вязкой поверхности. Его – тщательно, своё – небрежно…
И сейчас, через десятки лет они там, спрятанные под досками, потом под настилом, только в соседнем доме, потому что неугомонный дед решил, что негоже жить в старом перестроенном, и через четыре года рядом с нуля задумал поднимать кирпич в два этажа. И вскоре, едва-едва встав на ножки, топала по полоскам нового фундамента её дочка, схватив маму за палец.
2
…Снова осень. «Но вихрь встаёт – и бездна пролегла…» Это Цветаева про неё, про дуру. С подружкой на курсы вождения. Инструктор округлил глаза: впервые за его практику собралась наполовину женская группа! Что ж, всё меняется. Задорно, весело проходят занятия, ни намека на посягательства со стороны мужской части. Видимо, сказывается ещё советское воспитание. Кучка молодёжи, отдельно повзрослее. Домой поздно через весь город пешком, смеясь и обсуждая. Что? Ерунду, конечно. Золотые люди. Ни пошлости, ни грубости. А ведь какие вертихвостки, права им подавай. Но всё между собою. Иногда провожает парень по-дружески после занятий. «Жених мой школьный, – улыбается новоиспечённая сноха, шустро перебравшаяся к ним в отсутствие мужа-служаки. – Отдаю великодушно!» Но одной ходить по осенней темени страшно, приходится терпеть колкости молодушки, к тому же соседки по парте, старшей по годам.
Приезды всё реже, письма всё короче. Она не понимает! Но вокруг много всего. Не придавать значения. Надо покончить с неопределённостью и чужими надеждами. Нет, я не поеду к тебе после учебы. Замуж? Нет, я не люблю. Да, у меня другой. Искренне, не скрывая. Разве важно, что не целовались ни разу ещё. Он – её. Её с детства. Что может измениться? Это – настоящее.
Дожди. Хмурость, слякоть и серость. Пролетают снежинки. Ручеёк писем иссяк. Тишина. И последнего слова не прозвучало. Страшно в неполные восемнадцать лет. Не остаться одной, нет! Любишь, и тебя, знаешь, любили! Что не так?
Восемнадцати ещё не ис-поол-ни-лось?! Ка-ак? Как документы брали?! Кто смотрел? Ты куда полезла?? Несовершеннолетняя за руль? Через две недели 18? А сдавать сейчас лезешь?? Так устный сдан уже… Что-о-о?? Марш отсюда! Эх, Егор Егорыч… А ведь как уважала…