— Жечь калёным железом.
— Боюсь, слишком глубоки корни. Вот вы, Пётр Николаевич, говорили: блюсти верность императору. Я с этим согласен. Но до меня доходили и другие разговоры: якобы наша государственная система устарела.
Краснов постучал костяшками пальцев по столу.
— Когда подобные речи произносят социал-демократы, это одно дело. Я расцениваю их как заразу, растлевающую общество. Но если это говорят всякие там думцы, которые спят и видят себя во главе страны, то они толкают Россию в пропасть. Нам не грех поучиться у немцев. Слово «орднунг», что значит «порядок», для них священно...
Краснов поднялся, прошёлся по комнате. У большой карты России на стене остановился, скользнул взглядом по Донщине.
— Я, Святослав Варламович, хотя и родился в Санкт-Петербурге, но очень люблю Донщину. В своих книгах я, возможно, несколько идеализировал казачью жизнь, но поверьте, Дон — моя сердечная привязанность. Она передана мне по наследству. За Дон я готов жизнь отдать. Не могу спокойно слушать, когда казаки поют: «Всколыхнулся, взволновался православный тихий Дон...», слёзы наворачиваются. Знаете, я не раз думал: если суждено мне будет выбирать место для жительства после армии, непременно остановлюсь на какой-нибудь станице, где растёт виноград, а летом подсолнухи и пчелы летают...
Краснов замолчал. Денисов встал:
— Пётр Николаевич, наши желания совпадают. Но это в далёком будущем... Позвольте откланяться.
Стрелкам пришла замена. Измотанные в боях, уставшие от окопного сидения полки уходили в тыл. На смену им шли части отдохнувшие, пополненные личным составом. Занимали окопы, размещались в блиндажах.
Гармонист, сидя на приступочке, задумчиво наигрывал: «Разлука, ты разлука, чужая сторона...» Кто-то из солдат прикрикнул:
— Не нагоняй тоску!
Гармонист сменил мотив, заиграл: «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поёт...»
По траншее, пригнувшись, шёл ротный, приговаривая:
— Обживай окопчики, соколики, разлюбезные мои, засиделись в тылу, теперь ждите, скоро в наступление пойдём.
Поравнявшись с гармонистом, сказал:
— Селиванов, давай-ка нашу.
Селиванов, перебирая ряды гармоники, затянул:
«Солдатушки, бравы ребятушки...»
Гремя котелками, стрелки шли за едой. Походная кухня расположилась позади окопов в укрытии. Повар торопился раздать еду, покуда немцы не начали обстрел. Все знали: германцы — народ пунктуальный, обеденное время соблюдают. Да и жизнь в немецких окопах начиналась чётко: ели, пили эрзац-кофе и только после этого начинали воевать.
Солдаты ёрничали:
— Германец только на сытое брюхо воюет...
Через село, где расположился штаб дивизии, проводили полки, снятые с фронта. Задерживались у колодца, жадно пили воду, курили. Шандыба спросил у присевшего отдохнуть солдата:
— Вымотались?
— Третий месяц в окопах. Грязью обросли, живность всякая заела. Перво-наперво баню истопим.
— Сам откуда?
— Воронежский. Слыхал, деревня Аненская?
— Деревню не слыхал, однако воронежцы погранцы наши.
— Мы к донским землям примыкаем. По дому истосковались, война всю душу вымотала.
Солдат поднялся, поправил шинельную скатку и, закинув за плечо винтовку, пошёл вслед за изломанным строем. Прорысила группа офицеров; посигналив, проехал автомобиль командира пехотной дивизии. И снова прошла, поднимая пыль, колонна стрелков.
Проводив взглядом нестройные ряды пехоты воронежских и рязанских, ивановских и костромских, ярославских и орловских, пензенских и смоленских мужиков, одетых в солдатскую форму, так похожих общей усталостью и тоской по своей избе, Иван Шандыба почувствовал, как его самого потянуло на Дон, в родной курень.
Из села выехали брички с фуражирами, разъехались по дальним деревням. Застучали молотки в полковой кузнице. Казаки выводили коней на водопой: донцы жили своими заботами. Ждали приказа, готовились к наступлению.
В штабе фронта Краснов встретил генерала Каледина. Оба обрадовались: воевали почти рядом, а виделись редко. Каледин командовал 12-й Донской казачьей дивизией, и его соединение шло в авангарде армии Брусилова, а Сводная казачья дивизия шла в арьергарде, прикрывая отход армии.
Генералы оба были донцами и были оба — сторонниками рейдовой тактики. И того и другого вызвали к командующему Юго-Западным фронтом.
— Не известна ли вам, Пётр Николаевич, причина вызова?
— Пути Господни неисповедимы, Алексей Максимович. Однако смею предположить: если сразу двух кавалеристов позвали, речь пойдёт о какой-то нас двоих касающейся операции.