Притихли казаки. Не доведи бог попасть в неблагонадёжные. Такое ляжет позором не только на голову казака, но и на весь его род. Шандыба хотя и был недоволен окопной жизнью, однако держал недовольство в душе, вслух не высказывал. С детства наслышан был Иван о подвигах деда Мирона. Бели бы дошло до Захара Мироновича, что сын службу несёт недостойно, отец сказал бы:
— Дед твой, Ванька, Плевну брал, с самим генералом Скобелевым на приступы высот ходил, я царю-батюшке с честью служил, а ты, сукин сын, видать, забыл, чьих ты кровей?
Стёпку Уса в пример бы поставил. В общем, ослабел бы на весь хутор, на всю станицу Вёшенскую. Да что там на станицу — на весь Дон...
Вспомнилось Шандыбе, как на большие праздники отец, бывало, сядет за стол в красном углу под святыми иконами, даже когда никого из гостей нет, нальёт заветного графинчика стопку водки, выпьет, закупит да заведёт свою любимую песню. Иногда мать ему подпевала. Красиво у них получалось. Отец начинал:
Мать подхватывала звонким голосом:
Родители пели, а Ванька, когда был мальцом, слушал. Повзрослев, тоже подпевал. И было в курене уютно и весело. Вот за эту жизнь и воевал Иван Шандыба.
Приблизительно так, как Шандыба, мыслил и генерал Краснов. Хотя род его давно осел в Санкт-Петербурге, Краснов всегда считал себя донским казаком, верным трону. Неудачи России в войне он воспринимал болезненно и очень опасался разложения армии, которую считал хранительницей устоев Государства Российского.
Затянувшиеся боевые действия на Восточном фронте, смена военных министров и главкомверхов, усилившиеся брожения умов и, наконец, тяготы военного времени — всё это, как хорошо понимал Краснов, может отразиться на положении всей Российской империи.
Иногда он, писатель и исследователь, спрашивал самого себя: неужели Россию не научил горький опыт Русско-японской войны? Тогда Страна восходящего солнца продемонстрировала преимущества технически оснащённой армии. Минуло десять лет, и снова, теперь уже германские вооружённые силы, теснят русскую армию. А в последнее время Краснов стал задавать себе ещё один вопрос: почему немецкий солдат так дисциплинирован, беспрекословно исполняет приказы своих офицеров и в германской армии нет никаких агитаторов?..
Опасаясь, что зараза разложения может коснуться казачества, Краснов и отдал распоряжение ознакомить 2-ю Сводную казачью дивизию с приказом о придании суду военного трибунала за нарушение воинской дисциплины.
Глава 9
Сергей Минаевич приехал забирать сына из новочеркасского госпиталя. Никого не послал, сам хотел первым увидеть Степана да доставить его в родной курень с бережением: рана-то у сына нелёгкая. Ко всему Стёпка георгиевский кавалер.
К госпиталю Сергей Минаевич подъехал затемно. Долго дожидался, пока санитар с сестрой милосердия вывели Степана, уложили в бричку. Сергей Минаевич суетился, взбивал свежескошенную траву, прикрывал войлочным потником. То и дело повторял:
— Ну, Степан, герой георгиевский, с прибытием.
Уселся в бричку, причмокнул:
— С Богом.
Покуда за город не выехали, поглядывал в исхудалое, осунувшееся лицо сына, в чубатую голову, в которую вкралась редкая седина, думал: видать, жизнь похлестала.
Степан подрёмывал, только в степи открыл глаза, когда пахнуло разнотравьем. Улыбнулся:
— Знаешь, батя, нет ничего красивше нашего раздолья. Казаку не Россия нужна, а Дон.
— В самый раз сказал. От степи и вся наша жизнь пошла.
— Соседи как там?
— Мироныч? А чё с ним поделается. Прыгает. От Ваньки письма дожидается.
— Ванька меня из боя вытаскивал.
— Господь воздаст ему.
— Коня моего домой приведут?
Сергей Минаевич промолчал. Степан продолжил:
— Прёт германец и нас бьёт. Ну да и мы в долгу не останемся.
— Немец он и есть немец. Настырный... Так, говоришь, Ванька второго Георгия заслужил?
Теперь промолчал Степан.
Сергей Минаевич пошевелил вожжами, кони перешли в рысь. Дорога после дождя мягкая: бричку не трясёт и Степану спокойно, рану не беспокоит.
— В 12-й Донской полк ушли казаки третьего призыва.