Краснов высказал свои сомнения. Бывший главнокомандующий выразил удивление: он был уверен в обратном. Керенский считал, что названные генералом Барановским части по-прежнему верны Временному правительству.
Увидев, что Краснов собрался уходить, Керенский спросил:
— Вы куда, генерал?
Краснов удивился:
— В Остров, ваше превосходительство. Я обязан закрепить за собой Гатчину.
— Я еду с вами.
Керенский велел подать автомобиль.
— Скажите, когда мы прибудем в Остров?
— Думаю, через час с четвертью.
— В Острове соберите к одиннадцати часам дивизионные и другие комитеты, я хочу поговорить с ними.
Пётр Николаевич поморщился, однако не стал возражать. Ведь верила же Керенскому Россия, овациями принимала. А вдруг ему сейчас поверят солдаты?
Когда автомобили выехали из Пскова, город ещё спал.
До Острова Савостин с Шандыбой добрались засветило. Под сильными руками Матвея маленькая ручная дрезина бежала резво.
— Ты только, братишка, о знакомстве с матросами своим казачкам помалкивай. Но знай, им на Питер идти не резон. Всё одно — остановим. Весь флот двинем. И вообще казакам с Керенским не по дороге...
Дрезина миновала будку обходчика, проехала ещё версту и остановилась. Савостин закурил, попыхивая махоркой, сказал:
— Теперь ещё раз слушай. Ты, Иван, пойдёшь вдоль эшелона в одну сторону, я в другую. Но не сейчас, а как стемнеет.
Смеркалось быстро. Матвей отбросил очередную самокрутку и сплюнул.
— Ну, Иван, пора...
Ночь была глухая, морозная, над станцией нависли низкие тучи. Небо грозило первым снежком. Шандыба не спеша брёл вдоль эшелона. Двери вагонов были полураспахнуты, и в тусклом свете фонарей Иван видел дремлющих дневальных.
Кони фыркали, перебирали копытами. Шандыба вспомнил Воронка. Отвели ли его на Дон, к отцу?
В вагонах стоял густой запах мочевины, он перемешивался с запахом сена, седельной кожи и сбруи. Всё до боли знакомое.
У одного из вагонов Иван остановился, прислушался. Хотел понять, о чём казаки переговариваются. Однако ничего не разобрал.
Один из проходивших мимо казаков взглянул на Шандыбу.
— Ну-ка, посвети, браток, — раздался хриплый голос.
Ивана осветили фонарём. Рванулся Шандыба, но крепкие руки удержали.
— Да ты, кажется, ещё и сопротивляешься? Ну-ка, давай в вагон, там разберёмся.
Шандыбу втащили в вагон, усадили на тюк стена. Державший Ивана казак велел дневальному:
— Зови дежурного по эшелону.
Вскоре явился хорунжий. Иван узнал... Любимова. Тот от удивления открыл рот:
— Шандыба? Какими судьбами? Ты ведь был в госпитале? Казачки, да это же Шандыба, взводный. Земляк наш.
Окружившие Ивана казаки зашумели. Кто-то сунул ему самокрутку, хорунжий велел принести из походной кухни каши. Иван ел не торопясь, рассказывал. Начал с того дня, как очутился в госпитале. Про знакомство с Матвеем Савостиным Шандыба умолчал.
Разговор закончил Любимов:
— Ты, Шандыба, теперь среди своих. Спи, а утром порешим, как с тобой поступить. Думаю, тебе сподручней оставаться в 9-м полку. С ним и службу продолжишь, и на Дон, домой, возвернёшься.
Утром казаки сказали Шандыбе, что на станцию Остров приехал сам Керенский и будет выступать перед казачьими комитетами. Иван поначалу даже не поверил. Донцы позвали его с собой: как-никак бывший взводный, три Георгия имеет.
День выдался морозный, ветреный. Комитетчикам пришлось пробираться в здание через толпу казаков и солдат артиллерийского дивизиона.
Прошагал генерал Краснов в тёмно-синей бекеше и папахе, из-под которой виднелись седеющие виски.
Иван, увидев Краснова, сразу вспомнил, как мальцом вёз полковника из Вёшенской в Миллерово, как потом служил под его началом...
Зал заполнили в основном казаки-донцы, особняком держались уссурийцы во главе с урядником-амурцем. Все ждали Керенского, переговаривались:
— В кои лета сподобился повидать самого главкомверха.
— Аж не верится.
— А ты, Емеля, и верь всякой брехне.
— Брехал бы твой кобель и ты с ним.
— Но-но, погодь, я тебе язык укорочу.
— Да тише вы, вона Керенский появился.
Шандыба вытянул шею. Ну, каков он, Керенский? И был страшно удивлён. Этот лопоухий, неказистый мужичок и есть главкомверх? А тот, нервно потирая руки, начал говорить. Казаки-донцы притихли, слушали, опасаясь что-либо пропустить. Керенский говорил усталым голосом о том, что революционные завоевания в опасности: революция свершилась без крови, но вот безумцы-большевики хотят залить Россию кровью...