Но именно в этот момент я поняла, что все-таки достигла пика. И почувствовала, как что-то поменялось во мне самой. Сжимающий меня в объятиях мужчина наконец-то перестал восприниматься чужаком. Он стал мне близок. Важен. Жизненно необходим. Он был моим продолжением, завоевавшим меня и поэтому признанным мужем, с которым мы делили одно дыхание на двоих. Я больше не думала о том, в какой ипостаси он меня обнимает. Забыла, с чего начинался наш разговор. Он был теперь мной, а я стала им. И испытывала почти физическую боль от мысли, что в этом первобытном танце получаю наслаждение только я.
В тот момент мне неистово захотелось ласкать его кожу внезапно огрубевшими пальцами. Целовать его губы, то и дело дразня их кончиком языка. Обнимать его крыльями. Сдаваться без боя. И, торжествующе глядя в его глаза, молча кричать: «Смотри! Это все для тебя!»
Но как только я решилась это сделать, его руки почему-то разжались. Бушующее в глазах желание моментально угасло. В его дыхании больше не было жара. Из движений исчезла страсть. А затем он вернул себе прежний облик, поднялся с разворошенной постели и, швырнув в меня скомканное покрывало, холодно сказал:
– Мы закончили.
На долгий-предолгий миг я замерла, испытывая пугающее чувство одиночества. Разгоряченное тело просило вернуть оборванные ласки, пылающее от жара нутро болезненно сжималось, так и не дождавшись обещанной наполненности. Вся кожа горела. Дыхание вырывалось с трудом, но нахлынувшее разочарование, больше похожее на отчаяние, почти мгновенно сменилось холодной яростью.
Усилием воли загнав эмоции на самое дно, я запахнулась в крылья, как в спасительный кокон, и медленно поднялась с постели.
– Я вам больше неинтересна, мой Князь? – сухо осведомилась я, чутко прислушиваясь к себе и к нему.
– Так и есть. Ты проиграла наш спор, суккуба, – все так же холодно отозвался он.
– Разве?
Он недоверчиво уставился на мое спокойное лицо, на котором не отражалось ни тени недавно пережитых чувств. Ни толики неудовольствия или злости. Ни ярости, ни бешенства, которое всего мгновение назад было готово выплеснуться наружу. Все это меня больше не касалось. Я приняла решение. Поэтому была безмятежна, уверена в себе и держалась так, словно ничего не случилось.
И его это задело. Насторожило. Он справедливо заподозрил подвох.
И вот тогда я впервые искренне ему улыбнулась.
– Боюсь, вы ошиблись с выбором наказания, мой Князь.
И прежде чем он успел возразить, рывком распахнула крылья, позволив ему наконец увидеть все то, что скрывалось в густой тени низко опущенного балдахина. То, чего он не мог или не захотел заметить раньше. Свое изменившееся тело с гладкой алебастровой кожей. Покрывшие его гибкие чешуйки, складывающиеся в причудливый узор. Длинные белоснежные локоны, тяжелыми волнами спускавшиеся до самого пола. И почти не изменившееся лицо, на котором пылали бездонной чернотой такие же, как у него, демонические глаза.
Он понял слишком поздно, что именно я сотворила. А осознав, сделать ничего не успел, потому что я, ни на миг не усомнившись в принятом ранее решении, безжалостно вырвала из себя недавно пылавшие чувства и совершила то, от чего он вскинул голову и дико, по-звериному завыл…
– Хе-эль… Хелечка-а… – жалобно пропищали у меня над ухом и потрясли за плечо. – Ну, Хеля, ну пожалуйста! Проснись, а то мы опоздаем на зачет!
– Зачет? – хрипло спросила я, все еще слыша отголоски страшного воя и видя перед собой искаженное нечеловеческой мукой лицо. – Какой еще зачет? А, твой…
Улька, на мгновение замерев, радостно взвизгнула и тут же повисла у меня на шее.
– Хелька! Ура-а! Ты проснулась!
Я неохотно открыла глаза и с кряхтением выбралась из-под одеяла.
– Да проснулась я, проснулась, дай только оклематься. Сколько прошло времени?
– Уже пора. Прости, – дрогнувшим голосом созналась баньши, а потом опомнилась и цепко ухватила меня за руку. – Хелечка, пойдем, и побыстрее, пока госпожа Личиана меня с потрохами не скушала! Ты же знаешь, она может.
– Погоди, я ненадолго…
С трудом дотащившись до душевой, я кинула на отражение в зеркале беспокойный взгляд и облегченно выдохнула: хвала всем богам во всех мирах, там все осталось прежним. Ни волосы не побелели, ни чешуя не проступила, и даже ночнушка моя драгоценная оказалась целой, хотя я уже была готова поверить, что ее не вернуть.