Выбор пал на учительницу Елену Михайловну Карельскую. Уже в Куйбышеве она поведала страшные подробности трагедии своей семьи. Глубокой осенью 1942 года полицией безопасности Пятигорска были согнаны в глубокий ров несколько сот жителей города — женщины, дети, старики. Расстрелом руководил Колесов. На глазах Елены Михайловны он в упор застрелил ее семилетнего Мишу и пятилетнюю Лорочку. Полицейская пуля свалила и ее, почти обезумевшую от ужаса, потерявшую память…
Озеров знал, что такое терять родных, близких. Он видел смерть в бою, терял товарищей, друзей. Знал об Освенциме и Бухенвальде, нечеловеческих пытках, надругательствах над ни в чем не повинными людьми. Но то, что рассказала эта женщина, заставляло все переживать вместе с ней. Как она ночью пришла в себя и, теряя последние силы, ползком выбралась изо рва, как ползла в грязи, истекая кровью, как обессиленная свалилась у порога домика на окраине Пятигорска. Незнакомые люди подобрали и выходили ее. В ту страшную ночь голова молодой женщины стала белой.
Мужчина в кирзовых сапогах, помятом пиджаке, с картонной папкой в руках с озабоченным видом подошел к конторе. Сразу побледневшая Карельская зажала рот рукой и не сводила с него глаз.
— Он! Убийца! Колесов!
Она не могла говорить от волнения. Озеров ругнул себя за непредусмотрительность — пришлось послать водителя в контору за стаканом воды.
— Елена Михайловна, помните, — успокаивал ее Озеров, — мы не можем с вами ошибиться. Он сейчас пойдет из конторы. Убедитесь еще раз: Колесов это или нет.
Дрожа всем телом, она прижалась в угол и молчала. Через полчаса Николаев вновь появился на крыльце конторы. Вид у него был удовлетворенный. Очевидно, путаницу с квитанциями допустили работники хлебоприемного пункта. Карельская буквально впилась взглядом в самодовольно ухмыляющееся лицо. Губы ее задрожали, она готова была разрыдаться и только выговаривала:
— Он! Он!
Колесов уходил. Сутулый и невозмутимый, с длинными, как у орангутанга, руками. Карельская заплакала:
— Почему вы его отпускаете? Ведь это же убийца! Палач!
Озеров успокаивал ее. И главным утешением было обещание: преступник не уйдет от ответа.
Через несколько дней, дав возможность Карельской отдохнуть от пережитых волнений, прийти в себя, оперативники проводили ее в Пятигорск. На правах знакомого Озеров попросил ее никому ничего не рассказывать о поездке и встрече с Колесовым. Дело предстояло довести до конца.
Колесова арестовали. Следствие вскрыло всю картину его кровавых злодеяний, полностью изобличило преступника.
…Тяжелое для нашего народа лето 1942 года. В кровопролитных боях советские войска сдерживают натиск гитлеровских полчищ. Под угрозой Сталинград и Кавказ. Неподалеку от станции Суворовская, что в Ставропольском крае, заняла оборону артиллерийская батарея. Командование ею только что принял Колесов. До этого он был на штабной работе и, как вспоминали бойцы, пороху по-настоящему еще не нюхал.
Новый комбат повел себя довольно странно. В трудные минуты боя у него появляются недомогание, головные боли. Он отсиживается в блиндаже или окопе, вызывая сочувственные и иронические усмешки бойцов: «Необстрелянный, обвыкнет», «Да чего там, медвежья хворость у комбата, трусит». Но никто из них не мог подумать, что командир способен на предательство. А между тем Колесов чуть ли не с первого фронтового дня вынашивал мысль о добровольной сдаче в плен. Трусость разъедала его душу, как ржавчина железо. Лишь бы выжить, любой ценой сохранить жизнь — вот все, что его заботило, заставляло искать подходящий случай.
И случай представился. 8 августа на рассвете бойцы батареи захватили в плен двух немецких офицеров. Немцев взяли сонными. Чувствуя себя хозяевами в степи, они оставили в машине одежду, оружие, расположились на ночлег под открытым небом. В одном белье захватили их в то утро сержант Гордиенко и рядовой Гейтуллин.
В руки артиллеристов, как оказалось, попали важные птицы — заместитель начальника карательного органа СД-12 майор Пфайфер и его переводчик лейтенант Шак. Немцы ехали в Пятигорск, где должна была действовать их карательная команда, и никак не предполагали, что окажутся в расположении советской батареи. Держались они испуганно и, конечно, не питали никаких иллюзий в отношении своей судьбы. Фронт, может быть, уже за спиной артиллеристов, и им недосуг будет возиться с карателями. Каково же было их удивление, когда на допросе Колесов стал интересоваться: а как отнесется немецкое командование к человеку, который перейдет на их сторону? Не расстреляют, не отправят в концлагерь? Понять настроение потенциального предателя было нетрудно, и пленные офицеры в один голос принялись уверять, что такого человека не только не расстреляют, но и будут ценить, создадут ему привилегированные условия.