Но лучший лекарь от подобных болезней, говорят, время. И это верно. Оно неотвратимо сделало свое закономерное, справедливое дело. Как новорожденный, я возвращаюсь к жизни и встаю с вами, мои дорогие соотечественники, в одну шеренгу всепобеждающего и атакующего рабочего класса нашей родной и любимой Родины. Я от всего сердца искренне благодарю вас, дорогие товарищи, так долго занимавшихся моим преобразованием.
Я теперь с ужасом оглядываюсь назад и вспоминаю свою проклятую прошлую жизнь. И при этом думаю, как это у вас хватило терпения и выдержки столько возиться со мной.
С момента нашей последней беседы с вами прошло сравнительно немного времени, а какие изменения произошли со мной! Я сам себя не узнаю. До этого я был груб и всегда чем-то недовольный в семье. Часто такое поведение было и на людях.
Моя дочь, молодое и чуткое существо, все время питала ко мне какую-то неприязнь и недоверие. Но вот теперь дочь охотно стала говорить со мной о прочитанной книге, о просмотренном фильме.
На работе, на людях, мне кажется, я тоже стал лучше. Вот что вы сделали со мной. И как мне после этого вас не благодарить, как не называть истинными друзьями и товарищами.
Вы помогли мне сбросить с себя тягостную ношу, которую я таскал многие годы.
Верьте мне, товарищи! Теперь никакая сила не совратит меня с правильного жизненного пути.
С глубоким уважением и сердечной благодарностью к вам
Прошедшие годы подтвердили полную чистосердечность каждой буквы этого письма.
— Да, мы с Семеновым долго работали, — сказал Алексей Михайлович, вспоминая нелегкую борьбу чекистов за человека, совершившего немало тяжелых проступков. — Вначале пришлось разбивать порочную идеологическую концепцию, определявшую все поведение этого человека. Он никак не хотел да и не мог сам отказаться от нее. Для него было куда страшнее осознание краха собственных принципов, несостоятельности взглядов, чем наказание, осуждение. Вначале он вообще все на свете отрицал. Доходил до нелепостей, отметая даже самые неопровержимые доказательства. Казалось, он заперся навечно. Но зато и перелом был бурным, очищающим. Семенов действительно с ужасом посмотрел на себя, оглянулся на свою порочную жизнь. Это было настоящее потрясение. Да это и по письму видно…
В рассказе своем Потанин был предельно лаконичен и сдержан. Складывалось впечатление, что он боялся лишним словом расцветить дело или, не дай бог, показаться нескромным, намекнуть на свою роль. Вскоре это впечатление превратилось в убеждение: эмоции Алексея Михайловича вообще проявляются с мерой, свойственной людям с врожденной интеллигентностью и деликатностью. Что же касается «стальной суровости», то никаких ее признаков во всем его штатском облике не было и в помине. Тем более трудно было представить, как на фронте он, хрупкий тогда юноша, шел в атаку. Как он, и сейчас не могучего сложения человек, смог вытащить из боя тяжело раненного начальника разведки дивизии. Как он с крохотным отрядом разведчиков уходил от преследовавших немцев, попадая в засады то к ним, то к своим, потому что обстановка была запутанная — кольцо в кольце.
Наконец, как он бился с тем же Иваном Семеновым, чем покорил его и как ему удалось победить и спасти, казалось, навсегда потерянного человека. Ведь кроме того, что для Семенова не существовало ни авторитета власти, ни просто боязни карающего закона, в нем жила твердая уверенность, что отступать уже некуда. Это крайне ожесточило его, сделало почти неприступным. Потанин же не просто увидел и показал ему выход из тупика, а с настойчивостью врачевателя вел незрячего к полному идейному прозрению.
Прежде всего, враждебной идеологии Ивана Семенова постоянно противостояла глубокая коммунистическая убежденность Алексея Потанина. Это был главный активно действующий фактор, та благотворная атмосфера, в которой велись острые споры и схватки, шли часы внешне спокойных, но всегда напряженных бесед.
Уже во время первых встреч Потанин пошатнул, поколебал стойкую предубежденность Семенова, заставил его объективно посмотреть на важнейшие события в политической и экономической жизни нашей страны. Это был первый и очень важный сдвиг, поворот в их дуэли. Всячески маскируя свою растерянность, Иван Семенов еще долго продолжал отвергать доводы Алексея Михайловича, хотя прежнего убежденного упорства и озлобленного упрямства в его контрдоводах уже не стало. Когда же он окончательно убедился, что перед ним человек широкого и мужественного взгляда на жизнь, что мысли и слова Потанина не бездумно заученный урок политграмоты, а само существо, естественный и единственный способ бытия чекиста, то дрогнул всерьез. Искореженной, темной и запутанной жизни Семенова страстно и неопровержимо был противопоставлен прямой и ясный жизненный путь и социальный опыт Потанина.