Владимир Иванович дал ковш воды, усадил Федора за стол, протянул папиросу. Федор жадно затянулся, кажется, чуть успокоился, но как-то расслабился, скис.
— Рассказывай. Давай все по порядку, — потребовал Митрюхин.
Как договорились, Федор уговорил Ямана «поразмяться», погулять у Анисьи, к которой он изредка похаживал.
Молодая вдова встретила приветливо, хотя особой радости не выразила. Подаренный кашемировый платок тоже не вызвал у нее восторга. Мельком взглянув на подарок, Анисья тихо вымолвила:
— Не новый.
Пили много, но Яман долго не пьянел. Ругал своих, которые были в воскресенье в Ломове, никого не застали, вернулись с пустыми руками.
— Другой раз сам пойду в Ломов. Вырежу всех начальников и комиссаров. Один буду править! — бахвалился Яман. — Что мне уезд, на Пензу пойду, всю губернию займу! Они у меня попляшут! А тебя, Федя, командиром полка назначу. Нет, начальником дивизии, вот кем.
— А меня? — пискнула Анисья.
Яман ущипнул ее за щеку, левой рукой рывком стянул с лавки и усадил к себе на колени.
— Одену в атлас и бархат. Шляпу с перьями достану.
Уже в полночь Яман отпустил Федора спать в сенях. Федор полежал там немного. Прислушался. Тихо. Изредка хихикала опьяневшая Анисья, но потом тоже затихла. Федор бесшумно обулся, взял винтовку и шагнул к выходу. В это время неожиданно открылась дверь и показался Яман. Глаза у него скосились. Федор знал — это нехороший признак, в нем проснулся зверь.
— Ты куда собрался? Бежать? Предать меня захотел? Говорили мне, ты бегаешь в чека, не верил. Вот тебе чека! — и Яман поднял наган.
Первым выстрелил Федор. При появлении Ямана Федор, не отрывая глаз от атамана, нащупал спусковой крючок. Когда Яман прицелился, Федор, как была винтовка на весу, так и выстрелил. Руку сильно оттянуло назад, пуля угодила Яману в лоб. Рука Ямана сжалась в предсмертной судороге, и раздался выстрел. Его последний выстрел. В сенях что-то разбилось. Анисья в ужасе уставилась на безжизненное тело любовника.
— Бери за ноги, оттащим к бугру, — скомандовал Федор. — Потом пол вымоешь. Холодной водой. Спросят, скажи — мы ушли в полночь. Ты ничего не видела! Поняла, дура?
Анисья кивнула головой, взялась за ноги убитого.
— Так, — протяжно выдавил из себя Митрюхин. — Что будет, если в банде узнают про убийство?
— Убьют. Меня и Анисью. Филька убьет.
— Поедешь с нами. По дороге ни с кем из наших не разговаривай, от меня не отходи. Сядешь на мой тарантас. Покажешь место, а потом уйдешь от нас.
Через некоторое время небольшой отряд выехал из города. За бугром, указанным Федором, залегли. Митрюхин отпустил Федора, и он скрылся в темноте. Раздались два-три выстрела — это стрелял Федор. Цепочка открыла «ответный» огонь. На рассвете пошли за бугор и там нашли труп Ямана.
В банде быстро распространился слух, что их атаман попал в засаду и убит в перестрелке.
Предположения чекистов оправдались: банда после гибели главаря распалась. Но оставался Синюков, этот рыжий командир «зеленой армии». Еще зимой чекисты напали на его след, но ему удалось тогда уйти.
Из Пензы на помощь прислали взвод войск ОГПУ, прикомандировали конный резерв милиции и усилили оперативную работу. К осени 1923 года банда Синюкова и другие более мелкие шайки были разгромлены. Однако самому Синюкову удалось бежать. В уезде стало спокойно. Митрюхина отозвали в губернский отдел ОГПУ.
Розыск Синюкова продолжался. Во время суда над другими бандитами он заочно дважды был приговорен к расстрелу. Поступили сообщения, что Синюков живет в Ростове и сапожничает. Послали запрос в Ростов. Задержали преступника, привезли и доставили к Митрюхину.
— Кем работаете?
— Сапожником.
Высокий, молодой, волосы темные. Нет, что-то не так. Пригласили свидетелей, знавших Синюкова.
— Нет, — говорят, — не он. Тот совсем не такой.
Ошиблись ростовчане, задержали другого Синюкова, какого-то мелкого уголовника. Пришлось направить на Дон своих сотрудников и свидетелей-опознавателей. Вернулись они и не одни, с задержанным.
В кабинет вводят маленького старика. Идет спокойно, ступает осторожно. Рыжая борода клинышком аккуратно расчесана. На пороге снимает шарообразную матерчатую шапку, остается в тюбетейке. Хочет снять галоши.
— Садись, — показывает чекист на стул.
Неужели этот благообразный старик и есть тот зверь и садист, гроза нескольких уездов? Нет ли снова ошибки? Однако приметы сходятся. Да и свидетели не должны бы обознаться. Ездили двое: бывший бандит, добровольно сдавшийся чекистам, и другой — пострадавший от Синюкова.
— Фамилия?
Старик называет какую-то вымышленную. Чекист садится за приставной столик лицом к лицу с задержанным, предлагает ему закурить, берет и сам папиросу. Наклоняется к старику.
— Давно мы с тобой ждали встречи друг с другом: ты со мной — еще прошлой зимой, в лесу, а я с тобой — в Ломове. Здравствуй, Синюков! Я Митрюхин.
Лицо старика моментально преобразилось, глаза начали бегать, он озирался по сторонам, задержал взгляд на окнах. Теперь он зверь, готовый к прыжку. Митрюхин запирает окно. Такая предосторожность правомерна: раньше Синюкову удавалось бежать из-под стражи.
Допрос заканчивается поздно вечером. Сотрудники уводят бандита.
Летом 1927 года Митрюхина назначили районным уполномоченным в Чапаевск. К этому времени враги и «бывшие люди», потерпевшие неудачу в открытых боях, перешли к другим формам борьбы: устраивали саботажи, провокации, распространяли ложные слухи, стремились использовать любой случай, каждый повод, чтобы чем-то навредить, омрачить трудовые будни народа.
Как-то раз, возвратившись на исходе дня из Самары, Митрюхин от сотрудника милиции на вокзале узнал о драке между двумя заезжими самарскими уголовниками — «гастролерами», не поладившими между собой во время игры в бильярд. Один другого ударил ножом. Удар оказался смертельным. Убийцу схватили, отвели в отделение милиции. Кто-то по городу пустил панический слух: самарская шпана приехала бить чапаевских рабочих и одного уже убила. А милиция укрывает убийцу. Сотрудник милиции, задержавший убийцу, вместо того чтобы разъяснить пришедшим к нему рабочим суть дела, а может быть, и дать взглянуть на тело убитого, решил «показать свою власть», прогнал пришедших и для конвоирования задержанного затребовал наряд из войсковой части.
И вот около здания милиции стала собираться толпа. Когда сюда подошел Митрюхин, на улице скопилось несколько сот человек. В первых рядах сновали какие-то юркие и крикливые субъекты, требовавшие выдачи убийцы и угрожавшие громить отделение милиции. Уполномоченный ГПУ взошел на крыльцо, попросил успокоиться, объявил, что хочет рассказать правду. Его не слушают. Кто-то хватает кирпич и пытается ударить им по голове Митрюхина, тот уклоняется, и кирпич, угодив в стену, разлетается на куски. Кто-то другой сталкивает Владимира Ивановича с высокого крыльца, и он насилу выбирается из толпы.
Город был переполнен слухами, кто-то будоражил и настраивал на недоверие к местным советским органам людей. Но кто? В памяти застряло несколько перекошенных злобой и ненавистью лиц из первого ряда толпы. Но кто они, где их искать? А действовать нужно было незамедлительно, причем безошибочно. Митрюхин был уверен, что здесь не обошлось без руки врага, а им могли не сговариваясь помогать уголовники, которые во время смуты не прочь погреть руки.
Посоветовавшись с секретарем горкома партии, Митрюхин решил пригласить известных в городе бывших полицейских, торговцев, черносотенцев. Кто сам пришел по повестке, кого пришлось привести.
И чекист не ошибся. Среди собранных оказались вчерашние знакомые: и тот, который замахивался кирпичом, и тот, который столкнул с крыльца. Еще несколько человек из стоявших в первых рядах. Митрюхин обо всем этом доложил в горкоме партии.
— Надо признаться, в этом деле есть и наша вина, — сказал секретарь, — мы недостаточно оперативно информируем рабочих о событиях, и поэтому они нередко начинают верить различным слухам. Вы во всем разобрались, товарищ Митрюхин, знаете все подробности, вот и идите по заводам, соберите рабочих и расскажите им, как все произошло, кто виновен, в общем, всю правду.