— Ты же сама выросла в сельской местности, поправь, если ошибаюсь?
— Не ошибаешься. Я сейчас будто в детство вернулась. Не хочу уезжать в Вашингтон. — Признание само собой выскакивает из меня, я пугаюсь и встаю со стула, ухожу к открытой двери, чтобы Лиам не видел моего лица. На нём наверняка застыла смесь из боли и досады. Внезапно на плечи мне опускаются тяжёлые горячие ладони. Они жгут даже сквозь одежду, но у меня не возникает мысли стряхнуть их, наоборот, не хочется двигаться, так бы и стояла. Если б мгновение могло длиться дольше!
— Ты совсем не изменилась, — выдыхает Лиам, и я чувствую, как шевелятся волосы у меня на затылке. Я забрала их в высокий небрежный пучок, оставив шею незащищённой. Понимаю, что его губы совсем близко, при желании он мог бы наклониться и прижаться ими к выемке между тонкими косточками. От одной этой мысли меня охватывает дрожь. Наверное, Лиам её чувствует.
Я жду… жду, но ничего не происходит.
— Что ты, столько лет прошло, — наконец, заговариваю я. — Я теперь совсем городская.
Он аккуратно разворачивает меня лицом к себе, я послушна в его руках.
— Но с воображением у тебя до сих пор всё в порядке.
Ох, знал бы он, насколько в порядке! Что я тут себе секунду назад навоображала! Улыбаясь, я высвобождаюсь из его рук и отхожу в сторону.
— Может, сходим поужинать завтра… послезавтра? Когда ты можешь? Ты уже исследовала Бродвей? Хочешь, проведу экскурсию? — Предложения внезапно сыплются на меня, как из рога изобилия.
— Ужин? Почему бы и нет. — Стараюсь слишком не демонстрировать свою радость.
Остаток вечера мы проводим втроём в гостиной. Я читаю Тони отрывки из новой книги, он активно вовлечён в процесс, иногда сам додумывает концовку, делает предположения, его пытливый ум никак не хочет спокойно дожидаться развязки. Наконец, он утомляется и засыпает, Лиам уносит его на руках в машину, и они уезжают, а я возвращаюсь в гостиную, выключаю свет и долго сижу на скамейке перед домом, вспоминая прошедший день, наблюдая, как солнце медленно уплывает в закатный сумрак. Потом возвращаюсь в дом и сажусь за лэптоп.
Следующим днём мне звонит Риз, она просто захлёбывается от восторга.
— Шедевр! Тот кусок, что ты прислала ночью просто шедевр. Это будет лучшая твоя история из всех.
— Ой, да ладно тебе, — отмахиваюсь я.
— Нет-нет, ничего не ладно. Элли уже оценила, даже подружке пересказала. Обе теперь с нетерпением будут ждать печатную книгу с картинками. Ты же знаешь, как важны картинки. Хвала небесам, у нас отличный иллюстратор.
Риз села на своего любимого коня и понеслась вперёд, лопоча о делах и около рабочих темах.
— Знаешь, я может быть ещё правки внесу, — аккуратно замечаю я.
— Вноси, — уверенно соглашается мой агент. — Если выйдем за привычный объём, ничего страшного. Согласую. Ну, ладно, тебе же хорошо отдыхается, я права? Раз вдохновение вернулось?
— Д-да… — аккуратно замечаю я, даже не понимая, готова ли я говорить с ней о Лиаме или нет. — Тут чудесно и… знаешь, как-то заработалось… само собой, — мнусь я.
Мы немного болтаем, а потом я сажусь за работу, ведь вечером у меня свидание с местным сельским доктором. Мысли всё никак не идут в голову, я слишком взбудоражена, поэтому, немного помучавшись, закрываю лэптоп и, думая, чем бы заняться, решаю съездить в деревню. Необходимо движение, ведь до вечера я просто изведу сама себя этим ожиданием.
В Бродвее брожу по сувенирным магазинчикам, покупаю милые безделушки на память, захожу в кафе и выбираю место у окна, чтобы смотреть за проходящими людьми. Мне нравится этот неспешный ритм. В Вашингтоне и Лондоне не жизнь, а сплошная беготня, в провинции время замерло, а для меня — даже словно вернулось на много лет назад, только не в горестные моменты, а в светлую радость.
Я рано вышла замуж, но не за того человека. Не тем он оказался уже позже. Вначале ведь я считала его что ни на есть тем самым — военный, старше меня, такой статный и представительный. День, когда он впервые поднял на меня руку, я не забуду никогда. Выросшая в любви и заботе, сельская наивная девочка, я доверяла близким людям. Но этот человек предпочитал унижать самым постыдным образом, а потом извиняться, попутно топя отвращение к самому себе в бутылке. Даже моя беременность не остановила его. Силы сбежать от домашнего тирана у меня нашлись, но сил жить после потери ребёнка не было. Мне хотелось закрыть глаза и больше никогда не просыпаться. Я искала спокойствия. Тогда мне казалось, что существует только лишь один выход — шагнуть в пропасть, и боль утихнет.