Но купаться всё равно было здорово! Из крана в ванночку бежала тёплая вода, уютно гудел живой огонь в газовой колонке, и папино внимание принадлежало мне безраздельно.
Ещё бы! Попробуйте-ка детским мылом (до шампуней оставалось лет десять) дважды намылить густые и длинные, ниже лопаток, девчачьи волосы, взбить пену и, главное, промыть так тщательно, чтобы не осталось противного тусклого мыльного налёта. Папа страшно гордился моими косами, и когда мы с мамой решили наконец от них избавиться, то долго ещё потом гуляли по улицам, не зная, что ждёт нас дома…
Да, так вот, когда человек купается в тёплой воде и родительском внимании, ему для полноты наслаждения хочется иной раз послушать какую-нибудь историю. Мой старший, Андрюша, в подобной ситуации требовал всегда одного и того же рассказа: про то, как я была вожатой в лагере (студенческая педпрактика) и, гуляя со своими пионерами в лесу, наткнулась на змею. Младший, Серёжка, предпочитал разнообразие. Ну а я, перебирая папин репертуар (“Расскажи, как у вас во дворе был мальчик Ханан, его ещё дразнили бананом. – Да ты сама уже всё рассказала! – А тогда про дядю Юзика – толстого пузика…”), чаще всего останавливалась на таинственной микидации.
– Пап, расскажи, как ты изде́ревался.
– А-а, ну это я разыграл однажды своего коллегу…
И папа заводит небрежной скороговоркой:
– Слушай, ты уже издер́ евался насчёт микидации?
И сам отвечает за своего приятеля:
– А, да-да… Что? Что ты сказал?
– Ну как же, ну насчёт микидации, ну помнишь, когда мы ещё все издетствовались насчёт Нюсь-Весневского?
Приятель недоумевает: то ли он опять не расслышал, то ли впрямь не понимает простых вещей? Он снова переспрашивает, и папа, мгновенно “переключая” лицо, отвечает уже с лёгким раздражением:
– Ну боже мой, ты что, не помнишь, ну когда мы ещё все издетствовались насчёт Нюсь-Весневского, так ты тогда уже издеревался насчёт микидации или нет?!
Идиотское правдоподобие этих незатейливых фразочек делает абсурд ещё абсурднее, и я захлёбываюсь хохотом пополам с водой… До сих пор, как вспомню беднягу Нюсь-Весневского (первая часть фамилии – явно от тёти Нюси, папиной сестры), тотчас изнутри поднимаются пузырьки радостного смеха.
Так благодаря одному из бесчисленных “лабуховских” розыгрышей, на которые не скупились “чуваки” из Утёсовского джаза (папина молодость!), завелось на моём чердаке смутное понятие о продуктивных моделях. Про которые нам потом объясняли в институте и по которым я на пятом курсе даже защитила диплом.
Жаль, что в него нельзя было вставить рассказ про микидацию. В лицах…
Игрушки
Моей главной игрушкой была кукла Янка, её папа мне, трёхлетней, привёз из Польши. Не большая и не маленькая, с выпуклым лобиком, тёмно-синими глазами и жёсткими рыжеватыми волосами, вся из какого-то гладкого, мягкого, почти тёплого материала, – это была самая лучшая кукла на свете. Глаза у неё закрывались, вместо ресничек по краям век темнели слитные козырьки, тельце сплошное, без шарниров, мягкое внутри – всё было правильно, всё как надо. Янка жила у нас лет тридцать; кажется, во время переезда с Пушкинской её потихоньку выбросила мама. Я бы не смогла.
“Сейчас вылетит птичка”. 1958.
Ещё я любила машинки, деревянные кубики (большие – с буквами или картинками и маленькие – разноцветные), тугой блестящий, громко бухавший об пол двухцветный мяч – одна сторона вишнёвая, другая тёмно-зелёная – и набор с игрушечными градусниками и шприцами “Доктор Айболит”.
Няня Настя, Нана́ка (она жила в семье чуть не с маминого рождения) подарила мне как-то весной (на Пасху, что ли?) на собственные деньги купленные игрушки. Крупную – еле помещалась у меня под мышкой – пластмассовую утку, снизу гладенькую, сверху рельефные перья, до сих пор помню их кончиками пальцев… И ещё новомодную штуковину: калейдоскоп.
Яркая утка называлась “селезень”, я впервые услышала это сине-зелёное слово. А калейдоскоп был картонный, цветной бумагой оклеенный, тяжёленький от спрятанного внутри волшебства. Разноцветные, матово светящиеся узоры не повторялись ни-ког-да! Захочешь показать кому-нибудь самую роскошную, единственную в мире картинку, несёшь осторожно, чтоб не тряхнуть, передаёшь из рук в руки, а там уже другая, а той – нет и не будет.