Старик не любил, когда с ним лукавили. А Панин был его учеником.
— Ну валяй, докладывай дело.
— Дело-то длинное,— сказал Панин.— Я заеду, подробно доложу. А пока скажите — кличка Сурик никогда не всплывала?
— Какая? — переспросил Глеб Петрович.— Шурик?
— Сурик,— повторил капитан громче, а сам подумал вдруг: «А если и вправду — Шурик?! Может, Печатникова плохо расслышала? Или говоривший шепелявил!» Ему стало даже жарко от такой догадки. Захотелось бросить трубку и тут же позвонить Печатниковой, запросить в картотеке данные на людей с кличкой Шурик. Но обижать старика было нельзя, и Панин слушал, как Платонов повторяет, словно пробуя слово на вкус: «Сурик, Сурик…»
— Был у меня Сурик. Но этот не про вашу честь. Вызвали его свои же на правеж на Смоленское кладбище. Там и кокнули. В октябре шестидесятого.
— У него фамилия Суриков была?
— Да. Суриков Алексей. А больше Суриков мне не попадалось.
— А Шуриков?
— Чего-то я тебя не пойму, Санек? Кто тебе нужен-то? Шурики или Сурики? Панин рассмеялся — так близки были по звучанию эти два слова.
— И те и другие, Петрович! Свидетельница услышала Сурик. А ведь могла и ослышаться. Я только сейчас просек!
— Чего ты только сейчас сделал? — изумился старик.
— Только сейчас понял, Петрович. Такая простая вещь.
— Правильно. Мог и шепелявый оказаться. Помнишь логопеда с улицы «Койкого»?
— Петрович, ты еще повспоминай, только живых,— попросил Панин.— А я вечером зайду, ладно?
Но встретиться в этот день с Плотниковым капитану не удалось. В управление позвонил Владимир Алексеевич Бабкин, двоюродный брат Орешникова, и заявил, что у себя на даче он обнаружил видеотехнику брата.
Приморское шоссе Панин любил больше всех загородных дорог. Да и не было ни одного ленинградца-водителя, которому не нравилась бы эта ухоженная асфальтовая лента, то вьющаяся среди сосновых лесов, то вылетающая на берег Финского залива. Панина раздражали только ограничительные знаки, в изобилии развешанные вдоль шоссе — «60км», «Обгон запрещен», «Стоянка запрещена». Обычно капитан не слишком-то с ними считался, но сейчас скрепя сердце притормаживал. Не хватало ему новой докладной из ГАИ.
Недалеко от Солнечного у обочины притулились сверкающий хромом и яркой окраской автобус финской туристической фирмы и два блеклых «жигуленка» с ленинградскими номерами. Номера эти Панину были знакомы. Известные каждому постовому милиционеру фарцовщики Осип Калкин и Николай Иванов «торговали» у гостей из Страны тысячи озер их поношенное, но фирменное барахлишко. На Калкина и Иванова не раз устраивали охоту, бывало даже и ловили, но самое большое наказание — «премия» на пятьдесят рублей — для них было как слону дробина. Фарцовка продолжалась. Да и не всегда милицейские «Волги» и «Жигули» могли настичь «шестерки» фарцовщиков. А «Мерседесы» в управлении берегли для торжественных случаев — сопровождать своих и заграничных высоких гостей.
Один сотрудник уголовного розыска, оперуполномоченный Сысоев, принял сложившуюся ситуацию так близко к сердцу, что решил действовать на свой страх и риск. Всякий раз — а это случалось не так уж часто,— когда ему удавалось настичь скупщиков барахла на месте преступления, он не только составлял протокол, но и прокалывал шины на их автомобилях. После третьего раза Калкин и Иванов написали жалобу в прокуратуру. На партийном собрании представитель райкома наивно спросил самоуправца:
— Почему вы допустили нарушение законности?
Сысоев долго и мрачно молчал, потом вдруг улыбнулся виновато:
— Я, товарищи, после этого пару ночей поспал спокойно.
Никто из присутствующих не улыбнулся, а представитель райкома тихо сказал:
— Какой цинизм.
Реплика его была услышана, и оперуполномоченного послали служить во внутриведомственную охрану.
Месяца через два фарцовщики снова обратились в прокуратуру: кто-то продолжал прокалывать им шины, но теперь уже по ночам, на стоянке. У Сысоева на все эти случаи имелось железное алиби, и волновали его теперь другие заботы. Виновных найти не удалось.
…В Солнечном, около поста ГАИ, Панин притормозил. Два офицера копались в двигателе желто-синих «Жигулей».
— Ребята! — окликнул их капитан.— Тут недалеко Ося Калкин финнов потрошит. Может, сгоняете?
Один из офицеров поднял голову, сказал в сердцах:
— На этом драндулете?! Уж лучше бы нам велосипеды выдали! Сам-то почему мимо проехал?
— Дело в Репино.
— У всех дел по горло! Одни мы бездельники!
Панин нажал на газ.
Младший оперуполномоченный репинского отделения милиции Никитин ждал капитана в нагретом солнцем душном кабинете. Здороваясь с ним, Панин не заметил особой радости на его еще совсем мальчишеском лице.
— Чем озабочен, коллега?
— Состоянием преступности на участке, товарищ капитан,— дурным голосом доложил Никитин. Заметив, что Панин взглянул на него неодобрительно, опер добавил смущенно: — Александр Сергеевич, я тут на все отделение один оперативник, а дел…— И поднял со стола пачку тощих папок: — За последнюю неделю обворовали дачи секретаря райкома партии, двух председателей исполкомов. Два заявления от кооперативщиков о рэкете. А сегодня ночью хотели угнать «Волгу» у одного приезжего москвича…
— У москвича — это серьезно,— улыбнулся Панин.
— А что вы думаете? Москвич этот — консультант из МВД Союза. Он душеспасительной беседой не ограничился. Сразу заставил уголовное дело завести.
Никитин сложил папки в облезлый сейф и запер его.
— Едем?
— Едем. Ты о понятых позаботился?
— Ждут на соседней даче.
Дача Бабкина оказалась маленькой, похожей на сотни дач-сарайчиков дачного треста. Домик был выкрашен в необычный свекольный цвет. Темно-зеленая крыша, аккуратные белые наличники выгодно отличали его от казенных собратьев. Все говорило о том, что владелец дачи не только хороший хозяин, но и человек со вкусом. Да и место было прекрасное — большая, открытая поляна среди сосен. Сразу за дачей начинался склон, и сквозь колеблемые ветром вершины деревьев поблескивал на солнце Финский залив.
Сам хозяин сидел на увитом плющом крылечке и, завидев подъехавшую машину, резво вскочил.
— Милиция? — спросил он, когда Панин и Никитин вышли из машины. Похоже, что его насторожил цивильный вид прибывших и частный номер машины.
— Так точно,— капитан показал хозяину удостоверение, и тот внимательно прочитал его. Даже сверил фотографию с оригиналом.
На вид Бабкину было лет тридцать. Подтянутая, почти спортивная фигура, загорелое волевое лицо, стриженная наголо голова, маленькая золотая сережка в ухе. Прямо герой из эпохи рокеров. Если бы не рост. Рост у артиста подкачал — не больше метра шестидесяти.
— Никитин, покажи товарищу документ,— сказал Панин, заметив, что тот даже не сделал движения рукой в направлении кармана.
— Да что вы, что вы! Мне и одного удостоверения достаточно,— запротестовал Бабкин, широким жестом пригласив милиционеров в дом.— Знаете, сейчас столько пишут о преступности, что перестаешь верить слову.
— Чему-чему, а слову у нас никогда не верили,— проворчал Никитин.— Только документу.
— Ты поэтому и не предъявил его? — спросил Панин.
— Я, товарищ капитан, сегодня удостоверение забыл. Такая жара! Вышел из дому в одной рубашке.
— И не стыдишься признаваться в этом при товарище Бабкине?
— Меня зовут Владимир Алексеевич,— сказал хозяин, пропуская в дом оперативников.
— Александр Сергеевич,— представился Панин.— А этого рассеянного юношу зовут Евгением Никитиным.
— Евгением Петровичем,— поправил младший лейтенант, и капитан подумал, что молодые ребята теперь совершенно без комплексов и ведут себя очень раскованно. Если бы они умели и дело делать!
Внутреннее убранство дачи соответствовало ее внешнему виду. Все очень строго и скромно. Всюду дерево — хорошо обработанное, ярко демонстрирующее свои достоинства.
— Здорово тут у вас! — восхищенно сказал Никитин.
— Все своими руками,— Бабкин улыбнулся.— У меня достаток скромный. Вы думаете, что артист Ленконцерта большие гонорары гребет? Нет. Я здесь каждую досочку неделями обстругивал, чтобы она свою красоту белому свету открыла.