А еще бегали по городу «Жигули», мелькнувшие в кадре, но о них было известно только то, что они красные, пятой модели.
Каждая из этих ниточек могла бы привести к преступникам. И к Лене Орешникову. Но какие же были длинные эти ниточки! Панина тоска брала, когда он в очередной раз переписывал разбухающий план розыскных мероприятий. Все новые и новые имена появлялись в этом плане, и у капитана возникло озорное желание изобразить людей, носящих эти имена, в виде пляшущих человечков. Наподобие тех, которых рисовали герои Конан Дойла. Тогда, думал он, до начальства скорее дойдет, как трудно ему справиться с таким «демографическим взрывом».
— Вот тот с бородкой — Толя Рюмин,— показал Максимов на плотного молодого мужчину, одетого в пеструю рубашку. Мужчина что-то яростно доказывал маленькой хмурой женщине в глубине съемочного павильона.— Но знакомиться с ним вы будете сами,— добавил режиссер и, прощально взмахнув рукой, удалился.
Бородатый Рюмин был действительно похож на козлика. «Ему бы рожки да хвост»,— подумал Панин. Наконец осветитель кончил спорить, причем женщина даже рта не раскрыла, пока Рюмин перед ней распинался, только в конце покачала головой и сказала одно короткое слово. Наверное, «нет». Рюмин возмущенно хлопнул себя ладонями по ляжкам и направился к выходу, теперь уже разговаривая сам с собой.
— Анатолий Станиславович,— окликнул его капитан,— можно вас на пару слов?
— Даже нужно! — живо отозвался Рюмин.— И хорошо бы — за рюмкой водки. Это не женщина, а фабрика стрессов! — Он с любопытством посмотрел на Панина: — А мы с вами знакомы?
— Нет. Но за этим дело не станет.— Панин представился.
— Ксивы необязательно! — остановил его Рюмин, заметив, что капитан полез в карман.— У нас теперь все строится на доверии. Я доверяю вам, вы доверяете мне. Все вместе мы доверяем Организации Объединенных Наций. О'кей? Где будем проводить пресс-конференцию?
— Вы здесь хозяин, лучше ориентируетесь.
— У меня своих апартаментов нет… Может быть, в вестибюле? Там есть где посидеть удобно…
Пока они быстро шли неуютными холодными коридорами и спускались по лестнице, Рюмин рассуждал вслух:
— Ваши два слова — о Лене Орешникове. Я знал, что рано или поздно ко мне придут спросить о моем друге. Удивительно, что пришли поздно. Не странно ли? Сначала расспрашивают тех, с кем он работал, сослуживцев в некотором роде и только в последнюю очередь — друзей.
Панин едва поспевал за Рюминым, так стремительно двигался осветитель. «Вот так всегда! — думал капитан.— Мы осторожничаем, стараемся разговаривать конфиденциально, просим людей не проболтаться, а в коллективе все становится известно. Даже в таком интеллигентном, как этот. А может быть, здесь слухи распространяются быстрее, чем где бы то ни было?»
— Ну, что же вы отмалчиваетесь? — спросил Рюмин, когда они сели друг против друга в мягкие удобные кресла.— Я разливаюсь соловьем, а вы воды в рот набрали?
— Анатолий Станиславович, вспомните то утро, когда пропал Орешников.
— А что вспоминать? Оно врезалось навечно.— Он постучал ладонью по лбу.— Спрашивайте!
— Что вы передали Орешникову перед тем, как начались съемки третьего дубля?
— Да съемки-то и не начались. Леня тю-тю… А откуда вы знаете, что я ему что-то передал? Может быть, это он мне передал? А?
— Анатолий Станиславович!
— Хорошо, хорошо! Режиссура ваша! — Рюмин залез в карман, вытащил что-то и кинул Панину. Капитан поймал на лету. Разогнул ладонь. На ней лежала карамелька «Театральная».
— Любите? — Бездонные черные глаза Рюмина смеялись. И всем своим видом осветитель как бы говорил: «Да расскажу я тебе все, расскажу, товарищ хороший. Скрывать-то нечего. Иначе неинтересно».
Панин развернул карамельку и отправил в рот.
— Ну вот! — удовлетворенно сказал Рюмин.— И Леня Орешников театральную карамель страсть как любит. Я ему и подкинул тогда на площади.
«Только он почему-то не отправил конфету в рот, как я, а положил в карман,— разочарованно подумал капитан. И тут же спохватился: — Да ведь петь с конфетой во рту нельзя! Что-то я чересчур подозрительным стал!»
— Не удовлетворены моими показаниями? — спросил Рюмин. Наверное, он уловил кислинку в улыбке своего визави.— Не поверили?
— Ну почему же не поверил? — запротестовал Панин.— Я бы тоже не возражал, если бы меня такой карамелькой подкармливали.
Толя Рюмин рассмеялся. Громко, с какими-то утробными раскатами. Глядя на него, не смог удержаться от смеха и капитан. Успокоившись наконец, он спросил:
— Ну а какое настроение у вашего друга было в последнее время?
— У Лени? Неважное. Смурной ходил. Боялся, что бомбить его будут.
— А почему? Ему угрожали?
— Так вам же Инка Печатникова рассказывала!
Похоже, здесь все знали все про всех. Наверное, были и исключения — режиссер Максимов, например, Николай Мартынов. Руководство студии. Простые служащие — осветители, помощники режиссеров, ассистенты, администраторы — жили своей обособленной жизнью, и между нижними и верхними слоями полного сцепления не существовало.
— Но вы-то, Анатолий Станиславович, слышали о происшествии от самого Леонида? Или от Печатниковой?
— Этого секрета мой друг Орешников мне не доверил,— сказал осветитель со вздохом сожаления.— Но меня не проведешь! У Толика Рюмина есть интуиция! Сыщику с такой интуицией цены бы не было.
— Поступайте в школу милиции.
Бородач опять расхохотался:
— Только меня в милиции и не хватало! Вот была бы сенсация! Все чуваки бы отпали. И чувихи тоже.
— Вы знакомы с братом Орешникова?
— С Петушком? Конечно, знаком.
— Я говорю о Бабкине.
— И я про него же. Это прозвище у него такое — Петушок. Сам же Леня его и наградил.
— Почему?
— Да какой из Володьки певец? Ни голоса, ни слуха. Вот Леня его и поддразнивает.
— А на даче у Бабкина вам приходилось бывать?
— Конечно. Уютный домик, но…— он издал губами такой звук, какой издает проткнутый мячик.— Хиловат по нынешним временам.
— А ты, Анатолий, почему в осветителях засиделся? — неожиданно переходя на «ты», спросил Панин.
— Вопрос на засыпку! — покрутил головой Рюмин. И не остался в долгу: — Знаешь, капитан, не люблю служить. Меня тут не очень прижимают, а для капусты имею небольшой бизнес. Пишу хорошим людям и фильмы, и музыку Но все в пределах закона.
— Тут твоя интуиция дремлет?
Рюмин опять раскатисто расхохотался. Легонько толкнул Панина в колено:
— С тобой, капитан, не соскучишься!
Тут только Панин как следует разглядел узоры на рубашке Рюмина. Это были факсимиле известных политических деятелей, артистов, художников. Какие только росчерки не украшали дешевенькую синтетику! Тут были факсимиле Ленина и Троцкого, Бухарина и Джорджа Вашингтона, Элвиса Пресли и клоуна Карандаша.
Одна заковыристая роспись особенно заинтересовала капитана. С трудом он сумел разобрать: «Рюмин».
Заметив его интерес, осветитель спросил:
— Впечатляет?
— Еще как!
— А ты свою не хочешь оставить?
— Рановато. Может, через недельку-другую,— усмехнулся Панин и спросил: — Толя, среди твоих знакомых нет человека по кличке Сурик?
Он замер, внимательно вглядываясь в лицо осветителя.
— Слышал я и про Сурика. Тоже от Инки! Да разве бы я отмолчался, если бы знал! Сразу бы к вам рванул. Хоть и не люблю я мильтонов, не обижайся.
— Ну а просто шепелявого из блатных?
— А шепелявый-то тебе зачем?
— Один говорит вместо «шашка» — «сашка», другой Сашку «шашкой» обзывает.
— Логично. Ну, ты крутой мужик, сообразил! Значит, не Сурик, а Шурик? — Рюмин весело рассмеялся.
— Если чего наклюнется, позвони,— попросил Панин и записал на листе бумаги свой телефон. Потом добавил: — О нашем разговоре ни гугу! Хорошо?