Однако уже через несколько лет свободной и довольно беззаботной жизни обстоятельства, общественное мнение, давление со стороны родителей, и, конечно, замечания замужних подруг существенно деформировали довольно плотный кокон Вариной гамофобии (да-да, и для такого страха есть свое официальное название!). Безмятежный небосклон ее безмужнего счастья стал омрачаться рыхлыми тучами приличий и долга, поэтому у нее в душе то и дело моросило. Кроме того, все свадьбы выглядели такими красивыми и праздничными! И еще очень хотелось какое-то умопомрачительное платье: конечно, в талию, с корсетом и пышной юбкой. И бросать букет (прилетевшая к нам с Запада традиция), и чтобы оставшаяся жалкая горстка все еще униженных своим, конечно же, негордым одиночеством приглашенных девиц топталась за твоей спиной в нелепом ожидании. Кто-то – в готовности совершить решительный бросок, как во время баскетбольного матча, и, раскидав соперниц могучими локтями, вцепиться в заветное предзнаменование скорого брака. А кто-то в смиренном терпении и ожидании – либо чуда в виде выпадения букета прямо в беспомощно протянутые руки (и сразу же, конечно, аплодисменты, аплодисменты!), либо обидной победы одной из раскрасневшихся от стараний подруг с темными кругами в области подмышек на ярком праздничном платье. Варя и сама бывала среди этой толпы ловительниц «счастья», и толпа эта с каждым годом становилась сначала все малочисленнее, а потом все моложе. Правда, Варвара, оказавшись в такой ситуации, старалась вставать подальше от исходящей точки букета и вообще держалась отстраненно, лихорадочно репетируя в мозгу свою радостную реакцию при случайном поражении ее как цели.
Но теперь мысли о необходимости замужества, наверно, были продиктованы утомлением от постоянной борьбы. Она устала в свои уже двадцать пять отшучиваться или отвечать серьезно в ответ на бесконечные вопросы об изменении матримониального статуса. В печальных маминых глазах все время плясали кровавые мальчики (или девочки – ведь это неважно, кто у тебя родится!). А папа и вовсе перешел в активное наступление и стал предлагать ее как невесту буквально на улице – например, разговорившись на автобусной остановке с незнакомой женщиной, у которой очень удачно оказывался неженатый сын. Что уж говорить о знакомых (и даже незнакомых), которые при слове «не замужем» становились как-то особенно участливы, как будто узнавали о каком-то тайном тяжелом недуге.
Варвара ожесточилась. От былого ощущения прозрачной свободы не осталось и следа. Вдыхать густой воздух, кишащий упреками и лицемерным сочувствием становилось все труднее.
И отношения с Константином как раз оказались на нужной стадии. Она решила, что этого достаточно, и стала настаивать на совместной жизни.
А он неожиданно стал сопротивляться. То есть не то чтобы неожиданно (все кругом говорили, что даже при наличии множества кавалеров выйти замуж – это еще надо постараться), но Варя, уверенная в своих женских чарах, почему-то не ожидала получить отпор. Настолько не ожидала, что как будто с разбегу напоролась грудиной на торчащую из стены металлическую трубу (как в детстве, когда играла в салочки и не глядя вперед неслась от своего преследователя). И под воздействием этой резкой боли, которая со временем, конечно, потеряла свою остроту, но закапсулировалась и осталась, как хроническая болезнь, Варя постепенно, сама не того заметив, поверила, что, как и все, действительно хочет замуж.
Константин, для которого такой поворот в отношениях сначала показался странным, к тому времени все-таки привык к этой мысли и переехал к ней жить, но все с самого первого дня стало развиваться неправильно. Как растение, которое на этапе самого нежного ростка случайно чем-то придавили, дает в стебле уродливый изгиб и потом уже не может выправиться, так и их совместная жизнь после удара той трубы получалась кривой и неприглядной.
При этом Варя стала замечать, что мысли об официальном браке стали для нее навязчивой идеей. Фобия превратилась в антифобию. Загс, ресторан, платье, кольца, гости и шампанское крутились в ее мозгу, сменяя друг друга, так плотно заслоняя все остальное, что она просто не могла разглядеть, что Костя – это существо с другой планеты. Он говорит на незнакомом языке. Все фразы, вроде как, состоят из русских слов, правильно согласованных друг с другом, однако смысл их был непонятен. А Костя любил поговорить! Его обжигающая громогласность, его доминирующее присутствие в доме всем его большим телом, высоким и широкоплечим, его вкусы в еде, но главное – непостижимые, какие-то отвлеченные интересы стали тяготить Варю. Однако она по-прежнему упрямо и мстительно ждала от него официального предложения и злилась на его наивное непонимание очевидной, как ей казалось, причины ее нарастающего раздражения. Правда, сама об этом не заговаривала: опасалась снова нарваться на отказ.