- Да кто его знает, кто тут хозяин, разве только...
И Дима с похабством во взоре кивнул на дверь, которая как раз и должна была вести в комнату, где геолог оставил свои пожитки. Толику стало несколько спокойнее: нет хозяина, так и бог с ним, есть зато некто, хозяина замещающий. И, словно был Дима телекинетиком, дверь распахнулась.
- А тут, я вижу, не без новых людей!
Толик даже вздрогнул от неожиданности, хотя как раз и рассуждал о человеке из второй комнаты, который вроде хозяина.
- Дефлоринский, - представился вроде.
- Из французов? - услышал Толик внятный Сашкин шепот.
- Mais non, - отозвалась Софи. - По-моему, всего лишь из семинаристов. Может быть, даже филолог.*
- Ну что же, - продолжал Дефлоринский, - располагайтесь, будьте как дома.
- И тебе того же желаем, - сказал Дима-критик.
За Дефлоринским показалась некая девица - вполне ничего, решил Толик, немного на Катеньку похожа, на ту и другую. Ясно, чем они там занимались, чем еще может заниматься семинарист с такой фамилией. Подумал так Толик и решил, что, следовательно, получается он ничуть не лучше Димы, а Дима почему-то с самого начала был ему неприятен.
Ну вот и пришли, теперь уж точно и окончательно пришли, тоже мне, Л.Блум выискался, вообще-то в таких случаях нисходить положено, а то низвергаться или, того пуще, низверженным быть, а вокруг и впрямь демоны - бесы то бишь. Дефлоринский - это просто, это вполне в духе раннеханжеского христианства, как было бы здорово, если бы других грехов не существовало, впрочем. Тут, как ни странно, вполне уютно, даже и не ожидал, хоть, собственно, почему бы не ожидать, если все равно ничегошеньки не знаешь о месте, куда идешь, может, не пришли еще, иначе Толик-то как бы сюда проник, Толику здесь делать нечего, есть у него корова, чтоб молнии метать, и хватит с него, скорее бы, дойти-добраться-дождаться, все-таки должно же быть, не может не.
- Ну что, - спросил Сашка, - налить тебе?
Толик ожидал реакции Гомеостата, однако тот, должно быть, не вышел еще из стационарного состояния. А Дефлоринский свысока кивнул.
- А, кофе, - буркнул он. - Ну ничего, с утра в самый раз будет.
- Любопытно, - заметил Сашка, - что письменная речь, как ни странно, предоставляет бОльшую свободу, чем устная - или чем текст, сознательно стилизуемый под устную речь. Ведь человек пишущий, может быть, отчасти и из пещерного преклонения перед своими возможностями, с бОльшим уважением относится к языку, чем человек говорящий, изначально осведомленный о неизбежном якобы размывании семантики, обязательной будто бы расплываемости синтаксиса и прочих прелестях, уподобляющих язык манной каше - или чему-то еще, являющему малоприятное и, я бы сказал, дурно пахнущее зрелище для наклонного к риторике уха.
- Ух ты! - произнес Дима.
Ну вот, люди, как и книги, имеют свою судьбу, слово устное и слово писаное, то и другое демонстрирует - намеренно или неумышленно - свою ущербность, впрочем, в тексте ущербность запрограммирована, ну и что? Ощущение неограниченной власти над языком развращает, не правда ли?
- Но почему же "якобы"? - не заставила себя ждать Софья. - Просто говорящий ориентирован на некоторый, весьма небольшой набор разговорных контекстов. Набор этот столь невелик, а контексты столь тривиальны, что едва ли, откровенно говоря, ради них имеет смысл пускать в ход язык. Ведь ситуация, в которой нериторирующий индивидуум позволяет себе обходиться без бумажки и притом чувствовать себя свободно и раскованно, есть, как правило, ситуация сугубо бытовая.
- Если же ситуация, как в данном случае, задана не совсем жестко, это воспринимается всего лишь как повод для шуток более или менее дурного вкуса.
- В качестве таковых рекомендуется рассматривать также и все, сказанное выше, - резюмировала Софья.
И вновь диалог получился четкий, быстрый, словно отрепетированный, хотя ведь, кажется, они раньше и не виделись, и, самое удивительное, в диалог вписался даже Дима, хотя кто и откуда мог знать, что Дима своим народным гласом употребит именно потребное междометие?! Или, с испугом подумал Толик, эти говорители текстов способны любое хрюканье обратить себе во благо...
И куда меня занесло? Хотя почему, собственно, не занестись, если так все удачно складывается, конечно, надо бы это все повеликатнее изложить, с приличествующей случаю терминологией, так ведь не знаю, самое странное, что она тоже не знает, это несколько меняет мои представления о. Пауза, ибо боязно, да как тут не бояться, а как ни бойся, мы все-таки до сих друг друга понимаем, ну что ж.
- Ой, ребята, мне это сложно, - сказал Дима. - Дайте лучше сигарету.
- Да, и мне сложно, - произнесла осмелевшая - Настя? Настя. - А то, чего, может, телевизор включить?
- И впрямь, - согласился Дефлоринский. - Как раз "Утренняя почта".
Телевизор в комнате, конечно же, был, и Толик вспомнил вдруг, что ведь и у Сашки в комнате тоже был телевизор, даже и стоял в том же углу, даже и выключен был, настолько выключен, что Толик полагал его неисправным. А здесь телевизор заработал, и оказалось, что он даже цветной. Только вот программа была ни в коем случае не "Утренняя почта": такой программы на свете нет, не было и быть не может. Хотя, философически подумал Толик, откуда мне знать, какие программы бывают, а какие нет?
- Ой, Тит, гляди-ка: гладиаторы! - хохотнула Софья.
- ЗдОрово! - вскричал Деметрий. - Как раз Петраит и Гермерот.
- Бой этот был вычеканен у него на бокалах, - согласился Александр, - и все они претяжелые.
- Тише! - зашипел Дефлоринский.
Дефлоринский тоже был увлечен зрелищем более, нежели оно, по мнению Толика, заслуживало: плебейское, по мнению Толика, было зрелище. В таком духе он и высказался - шепотом.
- Плебей и плейбой. Потише, любезный Филон, - посоветовал А.Сестерций. - И постарайся, храня искони присущую тебе осторожность, пореже выражаться. Ибо если Август взвалил на себя обязанности народного трибуна, он тем самым и плебсу придал некоторый державный блеск.
- Трибуны - для народа, - подтвердила Софья. - В семье не без урода. Впрочем, какая нам разница?
В самом деле, не все ли равно, что смотреть, если уж показывают, хоть бы и аутодафе, великолепное притом, еретиков хоть жалко, а тут и ящик не простой, играет ящик-то, святая вода - штука грязная, так было, так будет всегда, а, впрочем, какая нам разница, вода - это только вода, да? Или он всегда такой был, может, стоило хоть раз включить, может, увидел бы что хорошее, по вере вашей, кесарю кесарево, каждый получает свое.
- О-о-ох! Ну что же ты?! - возопил Дима.
- Мазила!
- Фи, - сказала Софья, - разве ж это поединок? Это же какая-то поножовщина, это же просто безобразие. Хотя, конечно, чего еще ожидать от типов с этакими ножичками?
Из ее угла донесся громкий, довольно навязчивый металлический звон. Толик обернулся - и увидел, что справа от кресла, рассадив напополам давно не чищенную паркетину, торчит из пола длинный, узкий, синевато-блестящий обоюдоострый меч. Вдобавок Софьино одеяние теперь ни в коей мере не напоминало рваный халат столу, впрочем, оно напоминало еще меньше. Видимо, у Толика сохранились еще к тому времени какие-то остатки здравого смысла, потому что он подумал, что, мол, ни хрена себе, но на этом здравый смысл исчерпался, словно меч был не столько невозможным и неуместным, сколько просто холодным оружием, про которое еще неизвестно, что милиция скажет.
- Да, - согласился Сашка, - вещь серьезная. Только вот не пойму, что это за материал.
Софья ответила, и ответа Толик не то чтобы не расслышал, но и не то чтобы просто не понял, хотя, с другой стороны, какое Толику-то могло быть до этого дело? Никакого, Толику вообще было почти уже все равно, лишь бы доискаться, где они на этот раз ночевать будут. Положено ведь по месту прописки, подумал он.