Не стой между ними чашка, он задел бы Юлю коленом. По крайней мере, девушке так показалось.
- Взаимно, - ответила Юля и открыла глаза.
Алекс был в легких светлых брюках и белой рубашке поло, и одежда подчеркивала бледность его кожи – загореть, в отличие от девушки, он еще не успел.
Помолчали.
Юля разглядывала широкую розовую клумбу напротив, Алекс смотрел на девушку, и по его лицу нельзя было догадаться ни о намерениях, ни о чувствах, которые он, возможно, испытывал.
- Ты изменилась, - сказал, наконец, Алекс, и перевел взгляд на воробья, что спорхнул с ветки прямо им под ноги.
Юля повернулась к нему, ожидая объяснений, и Алекс пояснил:
- Где та улыбчивая девочка, что предлагала мне желатиновых медведей? Сейчас передо мной взрослая, серьезная леди, с которой и заговорить страшно – она словно отгородилась от мира терновыми ветками. Эта леди предпочитает одиночество и крепкий чай веселому и шумному времяпрепровождению. Она смотрит холодно и равнодушно, будто сквозь. От этого озноб прошибает.
Такой многословности Юля улыбнулась. Хотя, кто знает, может он всегда был таким – велеречивым, ироничным, и говорил с теплыми искорками в глазах, мягкой улыбкой на капризных губах. Только не с ней. Юля помнила его жестким, грубым, почти что бестактным. Сейчас же перед ней будто чужой человек находился – незнакомец и только.
Но, кто знает, может, в другом обществе он всегда был вот таким – приятным и вежливым. Поэтому девушка не стала заострять внимание на переменах в нем самом и возвышенности его речи – вероятнее всего она просто совсем не знала этого мужчину, чтобы хоть как-то о нем судить.
Взяла в руки полупустую чашку, повертела ее в руках задумчиво, потом ответила:
- Эта девочка осталась там – в далеком прошлом. Смысл ей быть, если та наивность и простота, которой полнился характер, приносили одни только насмешки.
- Не путай простоту с непосредственностью. Хотя, зря я заговорил об этом. Все мы меняемся со временем. Ты это ты.
И снова замолчали, каждый в свои мысли погрузился.
Алекс подумал о том, что она – эта странная девочка, бесконечно от него далека, словно из другой реальности. Все в ней – будто чуждо этой эпохе: манера одеваться в простые, но изысканные вещи, ее движения, повадки: ленивые, лишенные всякой спешки и торопливости. Глаза, в которых глубина и, несвойственная столь молодым людям, мудрость.
И все же – недоступность и равнодушие, что так и скользили в ее взглядах, распаляли Алекса все более. В совокупности все: и как выглядит, как ведет себя, как пахнет – заводило мужчину, пробуждало первобытное желание обладать. Любовался ею: как привычно закусывает губу или водит тонким пальцем по горлышку чашки. Как медленно порхают ресницы…
Юля подняла голову, и взгляды их пересеклись.
Алекс внутренне поежился – в тот момент показалось, что это не он приехал сюда соблазнить ее, а она – далекая, холодная, но такая желанная, создана Всевышним и послана сюда, чтоб покорить его. Покорить, и если потребуется – перемолоть, в порошок его стереть. Все прежние черты и мнения – поставить с ног на голову, обратить. Вспомнились ее слова – в порыве бессильной злости брошенные. О том, чтоб не зарекался. И сейчас – через столько лет, Алексу жарко стало и страшно – в самом деле, попался. Она – эта маленькая, хрупкая девочки попала в точку. Нечаянно, совершенно неискушенно и без умысла – в этом он был уверен, она покорила его. Не улыбками или взглядами, не стройным телом, а тем, что она просто была – вот такая: странная, незнакомая, почти чужая, но как продолжение его самого. Какую только власть она имела над ним! Алекс ужаснулся, глядя в зеленые, как густой лес, бездонные глаза. Один поцелуй – далекий, будто в прошлой жизни, одно прикосновение, но как напряжение, двести вольт по венам. Как разряд молнии прямо в макушку. Нет-нет, но возвращался к тому дню их прощания на заснеженной аллейке. Даже когда работал как проклятый или менял любовниц, раз, и всплывают перед глазами образы яркие, словно на веках отпечатанные. Непрошенные образы, незваные.
Она моргнула, и мысли Алекса переменились. Снова захотелось вкус ее губ почувствовать, вспомнить какие они – сладкие?
Наклонился к ней, нос к носу, думал, что навстречу ему последний миллиметр сама сделает, но она только смотрела – глаза в глаза. Сам коснулся губ – почти робко, но стоило прижаться, как в голове пульс застучал, и движения перестали быть несмелыми. Раздвинул языком ее податливые, мягкие губы, скользнул в ее рот и в паху заныло. Так сладко было в ней – целовать влажно, ощущать привкус разнотравья и фруктов южных. Юля вдохнула глубоко, задев его грудью и от этого мимолетного касания все мысли здравые и не очень, из головы выветрились.
Провел руками по плечам, продолжая исследовать ее рот, жадно сплетаться языками, круговыми движениями двинулся к манящей груди, накрыл ее ладонями. Девушка в его руках вздохнула еще раз, лизнула его верхнюю губу, и Алекс подхватил ее за талию, усадил на себя порывисто. Она скользнула бедрами по его напряженному паху, от чего у обоих по коже дрожь пошла.
- Сладкая девочка, - хрипло прошептал Алекс, на мгновение от уст Юлиных оторвавшись.
Потянулся к ней, обхватил за ягодицы, сжал крепко.
Юля закинула голову, закрыв при этом глаза. Его прикосновения были смелыми, жадными, первобытными. Они были пугающе приятными.
- Остановись, Саша, - сказала она, когда бретельки сарафана оказались спущены, а сам мужчина спускался горячими поцелуями вниз от ключиц.
Он поднял голову и посмотрел совершенно черными глазами – радужку полностью поглотил зрачок. В них бушевала страсть, нетерпение.
Алекс вздохнул несколько раз, отвел взгляд. Юля поднялась с его колен, снова села рядом. Дышали тяжело – как после спринта.
Нужно было что-то сказать, но что именно, Алекс не знал. Просить прощения – глупо, он не чувствовал себя виноватым. Сказать банальность вроде того, что поцелуй получился что надо – было стыдно. Поцелуй был не просто что надо, он был настолько горяч, что Алекс чуть не приступил к основному прямо тут – на лавочке.
Молчание прервала Юля.
Она повернулась к мужчине и косо улыбнувшись, сказала:
- Не ищи, что сказать. Это просто похоть, ничего больше.
И ушла, забыв прихватить чашку и послушать ответ.
***
Было чертовски приятно целоваться с ним, нежиться в прикосновениях. Врать себе Юля не любила, оттого не стала лукавить: призналась, что взбудоражена и возбуждена. Грудь часто вздымалась, сердце неистово колотилось и как-то сладко замирало. Прислонилась спиной к двери, закрыла глаза, вспоминая касания губ и властных, сильных рук.
- Невероятно! – сказала громко Юля и прошла по коридорчику, порывисто сбрасывая балетки.
Алексу не спалось. Он то пить ходил, то подышать, то снова отправлялся в постель с тщетным намерением заснуть. Простыни казались мужчине раскаленными, хотя в комнате работал кондиционер. Помучившись с час, Алекс отбросил легкую простынку и сел на кровати, опустив ноги на пол. Прошел на кухню, не зажигая света, снова выпил воды, хотя и не особо хотелось. Автоматически глянул на часы – третий час шел. Неторопливо, безэмоционально: тик-так.
Алекс сунул стакан в мойку, выключил кондиционер и распахнул настежь оконную створку. Сразу же дохнуло теплом летней ночи: ароматной, пряной, пьянящей. Цверкотали какие-то насекомые, легкий ветерок шевелил пышные зеленые кроны, в темноте казавшиеся черными и автономными: будто сами по себе, переговариваются между собой, затевая спор. Алекс высунулся из окна по пояс, с наслаждением вдохнул свежий, живой воздух – не сухой кондиционированный, а сладковато-горький, южный.
Впервые за долгое время Алексу было хорошо. Так спокойно и благостно бывает только дома, на родине. Там, где родные люди спешат с горячими объятиями, навсегда забыв про разногласия и ссоры, и не надо продумывать наперед сто ходов и просчитывать вероятности, только обнимать в ответ и ежеминутно хлопать по плечам, сдерживая скупые, но не менее яркие, эмоции. Алекс чувствовал себя в безопасности. Потому что тут и только тут был отчий дом.