Наконец, когда уже совсем перестало хватать воздуха — я, кажется, вовсе разучилась дышать — мы отлепились друг от друга. Я чувствовала его боль как свою: он судорожно прижимал меня к себе, не желая отпускать. Я прятала слёзы, уткнувшись в его плечо.
— Не приходи больше, — хрипло прошептал он. — Я боюсь, что не удержусь однажды. Приходи каждый день. Может быть, я привыкну к тебе…
— Я не могла не прийти, — тихо ответила я. — Приглашение…
— Да, ты важная птица, — горько усмехнулся он, поднося к губам мою руку и целуя запястье. — Тебя хотят все знатные семейства… Ты сменила перчатки?
Вот оно! Я сменила перчатки! Взамен голубых, которые я порвала, мать дала мне кремовые. А отражение моё было в голубых перчатках! Уверена, и глаза у него были другого цвета.
Отступила на шаг, поглядела в любимое лицо — по статусу ему не положено маски, — улыбнулась с уверенностью, которой не ощущала.
— Мне надо идти, — сказала я. — Если отец узнает, он будет в ярости.
— Будет, — кивнул мой любимый мужчина с бесконечно усталыми глазами. — Непременно будет. Когда я увижу тебя вновь?
— На следующем балу, я полагаю, — вздохнула я. — Или у Стерлингов. Я буду там через три дня на музыкальном вечере и непременно убегу прогуляться в оранжерею.
— Я понял, — кивнул мужчина. — Не ищи меня там, это неправильно. Всё, что между нами, неправильно.
Я нисколько в этом не сомневаюсь!
4
Выскользнула с балкона, полная решимости разыскать своё второе «я» и устроить ему взбучку, однако народу было так много, что особа в кремовом платье и голубых перчатках не попалась мне на глаза. Что ж, во всяком случае, моего отсутствия никто не заметил.
Скорее всего, на балконе я была совсем не долго, не больше четверти часа. Слишком малый срок для столь насыщенных событий. Любая встреча с ним — будто вечность тянется. Не хочу больше ни танцев, ни чужих рук на талии, ни голосов, отпускающих банальные и пустые комплименты — словно он забрал с собой весь мой пыл. Но иначе нельзя — отец учует запах. Оттого я натягиваю на лицо улыбку и с готовностью принимаю приглашение на танец — неважно, чьё. И еще одно. И ещё. Наконец глаза находят сливочный атлас, и, бессвязно извинившись перед партнером, я бросаюсь вслед девушке, покидающей бальную залу.
Она знает дворец лучше меня — не упустить бы! Догоняю в коридоре, хватаю за локоть — пусть спасибо скажет, что не за косу!
— Стефа, ты с ума сошла? — гневным шепотом спрашиваю я. — Тебе четырнадцать!
— И что теперь? — сердито ответила моя малолетняя тетка. — Я взрослая!
— Ты не взрослая, ты дурная! — этот спор можно продолжать бесконечно. — Кто тебе позволил под меня наряжаться?
— Зато никто не заметил, что ты с мужчиной на балконе целовалась! — выпалила Стефа торжествующе. — Можно сказать, что я тебя прикрыла!
Я замираю с открытым ртом — крыть мне нечем. Малолетняя засранка переиграла меня вчистую и прекрасно это понимает.
— Я не говорю ничего твоим родителям — а ты моим! — смело смотрит на меня Стефа. — Всё по-честному!
— Только если пообещаешь мне, что больше такого не повторится.
— А ты можешь обещать, что больше не будешь целоваться с парнями, которые не годятся в женихи? — весело спрашивает девчонка.
— Мне и не четырнадцать!
— Дак и ты с его величеством целовалась, а не с каким-нибудь Ваенгом! Подумай, что скажет твой отец!
Я тяжело вздыхаю: не нравится мне всё это, а сделать ничего не могу. Придется молчать.
— Кто тебе разболтал про мой наряд? — полюбопытствовала я, смиряясь.
— Так я и сказала! — фыркает Стефания. — Возможно, я еще пару раз воспользуюсь таким же способом.
— Хорошо, я уволю всех горничных.
— Ладно, — сдается девочка. — Мама придумала. Я ведь ничего плохого не сделала. Просто танцевала…
Продолжение фразы повисло в воздухе: в отличие от тебя, Виктория. В отличие от тебя.
После такого потрясения я наплевала на все приличия, разыскала мать и сказала, что у меня разболелась голова. Что теперь будет? Если отец узнает… если Стефа проболтается…
Матушка с радостью согласилась покинуть бал, но настояла на прощании с его величеством. Она всё еще была с ним в дружеских отношениях. Со страхом я прошептала надлежащие фразы, с трепетом позволила поцеловать себе руку. Какое-то мгновение моя рука задержалась в его руке. К счастью, никто не обратил внимания на эту маленькую заминку.
Не удивительно, что заснуть мне удалось только под утро. А к обеду снова началась старая песня: мне приносили букеты цветов, записки, приглашения на вечера. Один за другим прибывали молодые холостяки в надежде увидеть меня. Отец злился. Отец бушевал. В конце концов, матери пришлось открывать дверь самой и вежливо, но твердо сообщать, что юной леди Оберлинг нездоровится. Я бы, пожалуй, не отказалась и заболеть, только бы сбежать от всей этой суматохи, но увы — чувствовала я себя отвратительно здоровой, даже мозоли не натерла, танцуя.