Это было уже слишком. Я швырнул батон прямо на пол и вылетел наружу, сжимая честно оплаченный пакет с кусками хлеба и стараясь не зареветь. Отбежав несколько шагов, я увидел впереди сельский клуб, а за ним, на нужной стороне пустыря, магазин. Перед магазином стоял небольшой грузовичок, в котором обычно привозили хлеб.
Ощущение пространства вернулось вместе с пониманием, что позади меня вообще не должно быть никаких строений — там был широкий просвет между домами соседних улиц. Пустырь тут должен был продолжаться до самого берега реки.
Однако позади были дома, две приречные улицы сегодня сливались вместе, заслоняя берег. Только дома, которых не должно было быть, были совсем ветхие, подгнившие и покосившиеся. А прямо за моей спиной было что-то вроде деревянной копии привычного магазина. Двери теперь были не двойными, вместо них была обычная деревянная дверь, как в сенях привычных мне деревенских домов. Она скрипнула, и на скособоченное крыльцо вышла продавщица.
Она тоже изменилась, стала старее, белая шапочка сидела сидела криво и была похожа на ворох бинтов, а красивый передник оказался криво вырезанным из старой клеенки. Похожая клеенка с крупными клетками и каким-то синеватым рисунком была у бабушки на столе в сарае, где она разделывала кур. Пятна тоже были очень похожи.
— Хлеб — всему голова, — наставительно заявила продавщица, и я заметил, что зубов у нее нет.
Тут мое внимание привлек пакет с хлебом. Он как-то странно шевелился в руке, и из него доносилось дробное постукивание. Я глянул на содержимое и поначалу решил, что ломти хлеба как-то странно смялись в комочки, похожие на картошку. Но в пакете были головы. Головы той самой бабки, которую я встретил на улице. Они были разного размера: самые крупные — с куриное яйцо, самые мелкие — с вишню. Все в одинаковых грязноватых серых платках. Головы таращили глаза сквозь полиэтилен, разевали рты и время от времени звонко щелкали зубами. У них зубы были.
Когда до меня дошло, что именно я держу в руке, омерзение и страх, которые я испытал, были похожи на разряд электрического тока. Рука конвульсивно дернулась, пакет отлетел к крыльцу неправильного магазина и лопнул от удара о землю. Головы рассыпались, действительно напоминая картошку, и тут же покатились к продавщице. Стукаясь друг о друга, они не отскакивали, а сливались в более крупные головы, словно капли воды на стекле. При этом они вращали желтоватыми глазами и продолжали щелкать зубами. Однако закатиться на крыльцо у них не получалось, они с разгону стукались о ступеньку и разбивались на головы помельче.
Продавщица вздохнула и сделала шаг вниз. Серые грязные комочки хлынули по ее ногам, исчезая под фартуком, чтобы тут же появиться из-под одежды возле шеи. Там они закатывались ей под подбородок и, похоже, сливались с ее собственной головой. С каждым таким комочком продавщица становилась все больше похожа на бабку с улицы: лицо старело, а и без того уже потерявшая форму шапочка становилась все грязнее и стекала вниз, превращаясь в грязный платок.
Я завороженно смотрел на эти метаморфозы, пока они не закончились. Тогда бабка удовлетворенно кивнула.
— Голова — хлеб! — пояснила она, широко разевая беззубый рот, и пошла назад в магазин.
Вместо затылка у нее было еще одно такое же лицо, которое безразлично глянуло на меня и щелкнуло зубами.
Вот тут маленький я и сломался окончательно. Я смутно помню, как шел домой по жаркой улице, сжимая руками живот и рыдая во всю мочь. Несмотря на жару, мне было холодно, меня жутко трясло, а сердце колотило в грудную клетку так, что едва не ломало ребра.
Дальнейшие несколько дней я помню очень смутно. Как-то сразу приехали родители, но меня это не особо радовало, я почти не заметил этого. Просто, когда я выныривал из беспамятства, они сидели с бабушкой на кухне. Лица у них были тревожные. Большей части бреда я вспомнить уже не могу, однако пара моментов отчетливо отпечатались в памяти.
Помню, как посреди ночи я вылетел из комнаты и, задыхаясь, пытался объяснить маме, что я никак не могу спать на своей раскладушке, потому что там лежит огромный камень. Клянусь, я даже видел его очертания в темноте, когда мы вместе с ней вернулись назад. Потом я, конечно же, понял, что ничего в моей раскладушке нет, и я вполне могу в ней спать. Мы с мамой сидели рядом, я пытался успокоить колотящееся сердце, вытирал холодный пот со лба и твердил, что так можно и с ума сойти.
В другой раз я вылетел из комнаты в твердой уверенности, что спать мне негде. Ведь на заре времен, когда вся земля была одним целым куском, а не отдельными материками — я любил читать всякие энциклопедии, и про Пангею уже знал — громадные динозавры рвали ее на части своими огромными когтями. Каждому человеку досталось по кусочку, и мой клочок был слишком маленьким для раскладушки.