Барбара проснулась, причем так незаметно, что и не подумать было, что она спала.
– Очень хорошо, – сказала она. – Замечательно.
– Это должно разбудить их, – сказал Безил.
– Должно, – сказала Барбара, на которую его творение возымело столь отличное от ожидаемого действие. Затем добавила, без всякой связи с предыдущим: – Я слышала, сегодня утром откопали дорогу к Северному Грэплингу.
– Этот снегопад был послан самим провидением. Он позволил Конноли и Харкнессам сойтись вплотную. В противном случае та или другая сторона могла бы раньше времени отчаяться.
– Надо думать, мы скоро услышим о Харкнессах. И в этот же момент, словно все происходило на сцене, Бенсон подошел к двери и объявил, что мистер Харкнесс находится в маленькой гостиной.
– Я должна видеть его, – сказала Барбара.
– Ни в коем случае, – сказал Безил. – Это моя работа для фронта. – И последовал за Бенсоном в дом.
Он, конечно, ожидал увидеть перемену в мистере Харкнессе, но не такую разительную. Его едва можно было узнать. Казалось, будто корка тропической респектабельности, уцелевшая под фасадом домотканой материи и галстучного кольца, истерта в порошок: он был жалок. Одет он был так же, как и в первый раз. Должно быть, лишь воображение придавало этой аккуратной бородке беспутный вид – воображение, воспламененное загнанным выражением его глаз.
Во время путешествий Безилу однажды довелось посетить тюрьму в Трансиордании, где была введена хитроумная система наказаний. Заведение это имело двоякое назначение: служило исправительным учреждением и одновременно приютом для душевнобольных. Среди сумасшедших был один очень трудный старый араб, необычайно свирепый, усмирить которого мог только пристальный человеческий взор. А стоило сморгнуть хоть раз – и он вмиг на тебя набрасывался. Преступников, нарушавших тюремные правила, приводили в его камеру и запирали с ним наедине на срок до двух суток, соответственно тяжести проступка. День и ночь сумасшедший, притаясь, сидел в углу, не спуская завороженного взгляда с глаз провинившегося. Лучшим временем был для него полуденный зной: в эту пору даже самый бдительный преступник нередко смежал усталые веки и в тот же миг оказывался на полу под бешеным натиском безумца. Безилу довелось видеть гиганта-уголовника, выводимого из камеры араба после такой двухдневной сессии, и что-то в глазах мистера Харкнесса живо привело ему на память эту сцену.
– Моя сестра, кажется, уехала, – сказал Безил. Если в груди мистера Харкнесса и теплилась надежда, при виде старого врага она угасла.
– Вы брат миссис Сотилл?
– Да. В нас находят много общего. Я помогаю ей здесь в отсутствие моего зятя. Чем могу служить?
– Ничем, – надломленным голосом ответил мистер Харкнесс. – Ничего. Неважно. Я хотел повидать миссис Сотилл. Когда она вернется?
– А кто ее знает, – ответил Безил. – Она иногда бывает чрезвычайно безответственна. Иной раз пропадает целыми месяцами. Но на этот раз она поручила мне вести все дела. Вы не о ваших ли эвакуированных хотели с ней говорить? Она была очень рада слышать, что их удалось так удачно пристроить. Иначе она не могла бы уехать с чистой совестью. Это семейство доставляло нам некоторое беспокойство. Надеюсь, вы меня понимаете?
Мистер Харкнесс, не дожидаясь приглашения, сел. Воплощением смерти сидел он на золоченом стуле в этой маленькой яркой комнате и не выказывал намерения ни говорить, ни двигаться.
– Миссис Харкнесс здорова? – любезно осведомился Безил.
– Слегла.
– А ваша жилица?
– Уехала сегодня утром, как только расчистили дорогу. Обе наши служанки уехали вместе с ней.
– Надеюсь, Дорис помогает вам по хозяйству? Звук этого имени доконал мистера Харкнесса. Он повел разговор начистоту.
– Мистер Сил, я этого не вынесу. Мы оба не вынесем. Сил наших больше нет. Заберите от нас этих детей.
– Но ведь вы, конечно, не хотите, чтобы их отослали обратно в Бирмингем, под бомбы?
Именно к этому аргументу прибегала Барбара в подобных случаях, и он действовал безотказно. Однако не успел Безил договорить, как ему тут же стало ясно, что это был ложный шаг. Страдание очистило душу мистера Харкнесса от всякого лицемерия. Впервые за весь разговор его губы искривило подобие улыбки.
– Ничто на свете не доставило бы мне большей радости, – сказал он.
– Ну что вы, что вы! Вы сами на себя наговариваете. Да я закон этого не позволяет. Я хотел бы помочь вам. Что вы предлагаете?
– Я уж думал, не дать ли им мышьяковый препарат от сорняков, – тоскующе сказал мистер Харкнесс.
– Да, – отозвался Безил, – это был бы выход. Вы полагаете, Марлин могла бы удержать его в желудке?
– Либо повесить их.
– Полноте, полноте, мистер Харкнесс, ведь это все так, пустые мечты. Надо быть практичнее.
– Я ничего не могу придумать, кроме Смерти. Нашей или их.
– Выход есть, я уверен, – сказал Безил и затем деликатно, следя, не мелькнет ли в лице мистера Харкнесса недоверчивого или негодующего выражения, начал излагать план, который смутно представился ему при первой встрече с Конноли и обрел более конкретные черты за последнюю неделю. – Трудность размещения детей среди бедных состоит в том, что пособия, которое на них выдают, едва хватает на их пропитание. Разумеется, если дети милые и ласковые, люди часто берут их довольно охотно. Но Конноли ни милыми, ни ласковыми не назовешь. – Тут мистер Харкнесс застонал. – К тому же они все портят и ломают. Ну да вы сами знаете. Итак, определить их к какой-нибудь бедняцкой семье значило бы поставить людей в серьезное затруднение – финансовое затруднение. Но представьте себе, что скудное правительственное пособие будет дополнено… Вы меня понимаете?
– То есть я мог бы кому-нибудь заплатить, чтобы их от меня забрали? Ох господи, да, конечно, заплачу сколько угодно или почти сколько угодно. Сколько же? И как мне за это взяться?
– Предоставьте все мне, – сказал Безил, внезапно отбрасывая изысканную манеру. – Сколько вы дадите за то, чтобы их забрали?
Мистер Харкнесс ответил не сразу: с возрождением надежды к нему вернулось самообладание. Нет человека, который, служа на Востоке, не приобрел бы чутья ко всяческим комбинациям, – Я полагаю, фунт в неделю достаточная компенсация для бедной семьи, – сказал он.
– А что, если мы договоримся о единовременной сумме покрупнее? Крупная сумма часто ослепляет людей, э-э… бедных людей, которые еще подумают, соглашаться ли на пособие.
– Двадцать пять фунтов.
– Полноте, мистер Харкнесс, ведь если считать по фунту в неделю, как вы сами предложили, этого хватит только на полгода. А ведь война продлится дольше.
– Тридцать. Выше тридцати я не могу идти. Он не богатый человек, размышлял Безил. Весьма вероятно, больше тридцати он действительно не может уплатить.
– Ну что ж, пожалуй, я смогу найти кого-нибудь, – сказал он. – Разумеется, вы понимаете, что все это совершенно против правил.
– О, я понимаю. – (Так ли это? – подумал про себя Безил. – Возможно, что так.) – Вы сможете забрать детей сегодня?
– Сегодня?
– Непременно. – Условия теперь диктовал мистер Харкнесс. – Чек будет ждать вас. Я выпишу его на предъявителя.
– Как ты долго, – сказала Барбара. – Ты успокоил его?
– Придется искать для Конноли новый дом.
– Безил, ты смилостивился над ним!
– Он был такой жалкий. Я размяк.
– Как это на тебя не похоже, Безил.
– Надо опять поработать с адресной книгой. Нам придется взять к себе Конноли сегодня на ночь, А утром я найду для них что-нибудь.
В сумерки он поехал в Северный Грэплинг. С обеих сторон дороги высились кучи недавно раскиданного снега, оставляя узкий проезд. Трое Конноли ждали его перед яблочно-зеленой дверью.
– Бородач велел передать вам это, – сказала Дорис. «Это» был конверт, а в нем чек. Больше ничего. Никто из супругов не вышел проводить их.
– Мистер, я рада вас видеть? – спросила Дорис.