– Это точно?
– Совершенно точно.
– Ну что же, Питер, тогда пошли в кино.
– Хорошо, – ответил он. – Ради бога, прости, что я тебя сюда притащил.
– Что ты! Это так интересно! Питер все еще не мог успокоиться.
– Грейнджер, – сказал он, – миссис Лин выходила сегодня вечером? В гости или куда-нибудь еще?
– Нет, милорд. Она весь день была дома.
– Одна?
– Совсем одна, милорд.
– Странно. Ну что же, Молли, пошли. Спокойной ночи, Грейнджер. Присматривайте за миссис Лин. По-моему, ей следовало бы обратиться к врачу.
– Я присмотрю, – сказала Грейнджер. Они молча спустились в лифте, оба в глубокой задумчивости. В парадном Питер сказал:
– Чудно.
– Очень чудно.
– Знаешь, – сказал Питер, – не будь это Анджела, я бы решил, что она под мухой.
– Милый мой, она вдребезги пьяна.
– Ты уверена?
– О господи, вдребезжину.
– Не знаю, что и подумать. Оно, конечно, на то похоже, но чтобы Анджела… К тому же служанка говорит, она весь вечер сидела дома. То есть, я хочу сказать, напиться в одиночку… Молли вдруг обхватила Питера за шею и крепко поцеловала.
– Боже мой! – сказала она. – Ну, идем же в кино. С Питером впервые случалось, чтобы его так целовали. Он до того удивился, что не сделал в такси попытки продолжать в том же духе, и весь сеанс просидел, думая только об этом. «Боже, храни короля» встряхнул его и вернул к действительности, Задумчивость не покидала его и тогда, когда они пошли с Молли ужинать. Это истерия, решил он; вполне естественно, девушку расстроила недавняя сцена. Должно быть, ей сейчас ужасно неловко, так что уж лучше об этом не заговаривать.
Но Молли не была намерена оставить свой шаг без последствий.
– Устрицы, – сказала она. – Дюжину. Больше ничего. – И затем, не дожидаясь, пока официант уйдет: – Ты удивился, когда я тебя поцеловала?
– Нет, – поспешно сказал Питер. – Конечно, нет. Нисколько.
– Нисколько? Уж не хочешь ли ты сказать, что ты ожидая этого от меня?
– Нет, нет. Разумеется, нет. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать.
– Представь себе, не понимаю. Ты ужасно самонадеянный, если не удивился. Ты всегда производишь на девушек такое впечатление или это все только твоя форма?
– Молли, не будь свиньей. Если хочешь знать да, я в самом деле удивился.
– И был поражен?
– Нет, только удивился.
– Ладно, – сказала Молли, решив больше его не мучить. – Я сама удивилась. Все кино только об этом и думала.
– И я, – сказал Питер.
– Вот так, хорошо! – сказала Молли тоном фотографа, который ловит удачное выражение на лице клиента. – Не двигаться! – добавила она, сама подметив это сходство.
– Право, Молли, я что-то совсем тебя сегодня не понимаю.
– Ах, Питер, поймешь, обязательно поймешь. По-моему, ты был в детстве прелестным маленьким мальчиком.
– Да, наверное, пожалуй, что так.
– Зачем же тебе строить из себя старого распутника, Питер? Уж передо мной-то? И не притворяйся, будто не понимаешь, о чем речь. Я люблю, когда ты удивляешься, Питер, но абсолютный кретинизм – это уж слишком. Знаешь, я чуть было не поставила на тебе сегодня крест. Ты все фигурял, каким ты был раньше беспутником. Я думала, я никогда не смогу на это решиться.
– Решиться на что?
– Выйти за тебя. Матери страшно этого хочется, никак не могу взять в толк почему. По-моему, с ее точки зрения ты мне никак не подходишь. А она ни в какую – ты должна выйти только за него. И вот я старалась быть хорошей, слушала, как ты заливаешь про добрые старые денечки, и под конец мне захотелось стукнуть тебя чем-нибудь по голове. Ну, думаю, сил моих больше нет, скажу матери, что ставлю на тебе крест. А потом мы наткнулись на миссис Лин, и все стало хорошо.
– Мне было страшно неловко.
– Ну еще бы. Ты был совсем как мальчик из пансиона, когда его отец пришел на спортивные состязания не в той шляпе. Очаровательный маленький мальчик.
– Ну что ж, – сказал Питер. – Если ты довольна…
– Да, пожалуй, я именно что «довольна». Ты сойдешь. А Сара и Бетти пусть грызут себе локти.
– Как же ты решил? – спросила Марго, когда Питер рассказал ей о свидании.
– Да ведь, собственно говоря, решал-то не я, а Молли.
– Так оно всегда и бывает. Пожалуй, теперь мне надо оказать какую-нибудь любезность этой дуре Эмме Гранчестер.
– Я мало знакома с леди Метроленд, – сказала леди Гранчестер. – Но, пожалуй, не мешает теперь пригласить ее на завтрак, Боюсь, она для нас слишком шикарна. – И слово «шикарна» леди Гранчестер сказала совсем не в виде комплимента.
Однако матери встретились и свадьбу решили сыграть немедля.
IV
Помолвка Питера ни для кого не явилась сюрпризом, а если бы и застала всех врасплох, ее затмил бы рассказ о столь экстраординарном поведении Анджелы в кино. Правда, Питер и Молли, прежде чем расстаться в тот вечер, условились никому не рассказывать о происшествии, однако каждый шел на этот акт самоотречения с мысленной оговоркой. Питер рассказал обо всем Марго – потому что хотел, чтобы она что-нибудь предприняла по этому поводу; Безилу – потому что все еще затруднялся дать верное толкование этой загадочной истории и полагал, что именно Безил способен внести ясность в дело; а также трем завсегдатаям Брэттс-клуба – потому что случайно встретился с ними в баре на следующее утро, когда еще был полон случившимся. Молли рассказала все двум своим сестрам и леди Саре – по давней привычке, потому что, обещая держать что-нибудь в секрете, она всегда с самого начала подразумевала, что этим трем рассказать можно. Посвященные, в свою очередь, рассказали своим друзьям, и в конце концов по всему Лондону разнеслась весть, что выдержанная, циническая, отчужденная, безупречно одетая, донельзя исполненная чувства собственного достоинства миссис Лин; миссис Лин, которая никогда не «выходила» в общепринятом смысле, а жила в завидном кругу избранных и утонченных; миссис Лин, которая умела говорить как самый умный мужчина, которая ухитрялась не попадать в светскую хронику газет и иллюстрированных журналов и которая вот уже пятнадцать лет являла собой высший и единственный в своем роде образец всего того, что американцы называют «уравновешенностью», – эта чуть ли не легендарная женщина была подобрана Питером в сточной канаве, куда, как она ни упиралась, ее выбросили двое вышибал из кинотеатра, где она учинила пьяный дебош.
Случись такое с самой миссис Ститч, это едва ли произвело бы более сильное впечатление. Это было невероятно, и многие отказывались этому верить. Возможно, наркотики, говорили они, но о спиртном не может быть и речи. Чем были Парснип и Пимпернелл для интеллигенции, тем стали миссис Лин и бутылка для фешенебельного общества: темой для разговора номер один.
Тема эта оставалась темой номер один и три месяца спустя, на свадьбе Питера. Безил уговорил Анджелу прийти на скромный прием, который устраивала в честь этого события леди Гранчестер.
Он зашел к Анджеле, когда Питер сообщил ему новость; зашел не сразу, но, во всяком случае, в первые же сутки, как услышал се. Анджела была на ногах и одета, но вид имела невыразимо забубенный: накрашена как попало, кричащими мазками, в духе позднего Утрилло.
– Анджела, ты выглядишь ужасно.
– Нет, милый, я чувствую себя ужасно. Ты, я вижу, в армии.
– Нет, только при военном министерстве.
Она вдруг с жаром и ни к селу ни к городу начала говорить о французах.
– Прости, я должна оставить тебя на минутку, – сказала она немного погодя и исчезла в спальне. Через полминуты она вышла обратно с едва заметной рассеянной улыбкой – улыбкой внутреннего довольства, какую случается видеть на лице усталой старой монашки – почти. Разница все же была.
– Анджела, – сказал Безил, – когда ты хочешь выпить, почему бы тебе не пить в открытую с другом.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала она. Безил был поражен. Анджела никогда не притворялась, во всяком случае с ним.
– Перестань сейчас же, – сказал он. Она перестала и заплакала.
– Ради бога, не надо, – сказал Безил, прошел в спальню и палил себе виски из бутылки, стоявшей возле кровати.