Она бросает взгляд на мой чемодан, который все еще стоит у входной двери.
— Можно? — Она кивает на мой багаж.
— Конечно.
Я наблюдаю, как она просматривает содержимое моего чемодана. Два костюма — один серый, другой темно-синий — носки, трусы, майки и пара фланелевых пижам — вот и все, что я смог найти из одежды для сна. Ханна останавливается на последнем.
— Что это такое?
— Пижама.
— Ты в этом спишь?
— Я никогда их не носил, — признаюсь я.
— А в чем ты спишь?
Я не уверен, что правда — подходящий ответ для женщины, которую я едва знаю, но я оставил осторожность в Нью-Йорке. С тех пор как я приземлился в Лос-Анджелесе, я избавился от своих осторожных, сдержанных ответов.
— Ни в чем. Я сплю голым.
По крайней мере, правда приносит удовлетворение, заключающееся в осознании того, что я могу повлиять на Ханну. Она не смотрела на меня взглядом, близким к желанию, с тех пор, как нашла тот клочок бумаги в гостиничном номере. И поскольку она меня безумно привлекает, приятно видеть, как румянец распространяется по маленькой части ее щеки, которую я вижу.
Она прочищает горло — дважды, — что, как я заметил, является признаком ее нервозности. Застегнув молнию на моем чемодане, она встает, глядя на меня со своей прежней маской на лице.
— Тебе следует, по крайней мере, снять галстук и пиджак
Я ослабляю галстук, а затем снимаю пиджак, все время удерживая зрительный контакт с Ханной. На этот раз я вижу, как меняется все ее лицо. То, как она прикусывает нижнюю губу и как ее глаза кажутся еще голубее, когда они полностью сосредоточены на мне.
Повесив пиджак и галстук на подлокотник ее дивана, я снимаю запонки и закатываю рукава своей белой рубашки. Ее горло подпрыгивает от сглатывания, прежде чем она отводит взгляд, направляясь к подносу у двери, где она оставила свои ключи, ничего больше не сказав. Я так понимаю, это означает, что она одобряет.
Покидать ее дом вдвоем — это так по-домашнему. В моей истории свиданий никогда не было ничего подобного. Все женщины, с которыми я встречался, были членами семей, которые я уже знал. Такого масштабного официального представления, как это, никогда не было. И это особенно странно, поскольку я приступаю к нему, ожидая, что никогда больше не увижу этих людей. Намеренное стремление произвести несовершенное впечатление.
— Что-нибудь еще, что я должен знать? — Я спрашиваю Ханну, пока мы едем.
— Нет, я думаю, мы все обсудили.
— А как же твоя работа?
Она сосредоточена на дороге, но ее руки крепче сжимают руль, костяшки пальцев бледнеют на фоне ее кожи.
— А что с моей работой?
— Ну, по сути, это единственное, что мы обсуждали до того, как поженились.
— Они не знают, что я чувствую.
В ее голосе слышится предостерегающая нотка, поэтому я не давлю. Мы едем в тишине, пока она не заезжает на кольцевую подъездную дорожку и не паркуется.
Дом, перед которым мы останавливаемся полчаса спустя, не такой большой, как я ожидал. Это красивый дом, гостеприимный и ухоженный. Но после прочтения отчета, который я получил от нанятого мной частного детектива, который включал приблизительную оценку состояния отца Ханны, я знаю, что они могли бы жить в месте, в пять раз превышающем это.
— Это здесь ты выросла? — Спрашиваю я, уже зная ответ.
Я уже знал ответы на большинство вопросов, которые задал ей сегодня, вероятно, поэтому я рассказал ей о Кэндис. Мне казалось справедливым обнажить что-то от себя после того, как я таким образом тайно вторгся в ее личную жизнь.
Пальцы Ханны барабанят по рулю.
— Ага. — Это все, что она говорит, прежде чем выйти из машины.
Мы молча поднимаемся по дорожке из серых камней, которая ведет к крыльцу, покрытому решеткой, утопающей в зелени.
Входная дверь открывается еще до того, как мы подходим к ней, являя улыбающуюся блондинку.
Ханна качает головой.
— Ты серьезно смотрела в окно, мама?
— Рейчел смотрела, — отвечает мама Ханны.
Откуда-то из глубины дома доносится «Эй!», которое отдается эхом. Я не прячу свою улыбку, немного расслабляясь, несмотря на мои опасения по поводу этого ужина.
Сходство между матерью и дочерью очевидно. Обе женщины — блондинки и стройные. Но волосы миссис Гарнер подстрижены в короткое каре, а глаза у нее теплого карего цвета, а не голубые. На ней сарафан с ярким рисунком, который помогает мне чувствовать себя немного менее разодетым.
Ханна смотрит на меня.
— Мама, это Оливер. Оливер, это моя мама.
— Очень приятно познакомиться с вами, миссис Гарнер. — Мои манеры срабатывают автоматически, годы общения на важных мероприятиях укоренились во мне. Ни одно впечатление не имеет значения, — всегда говорил мой отец. Мой дедушка говорил то же самое, так что я знаю, откуда он это взял.