— Куда же он направился? Что он собирается делать в Алма-Ате?
— Это все станет известно. Придется подождать, пока мистер турист даст знать, что ему понадобилась твоя помощь…
Как ни была готова Сауле к любому поведению господина Джекоба Ко́зела, но то, чем занялся этот «любитель одиночества», выглядевший в гостинице подчеркнуто утомленным и обретший внезапную бодрость после того, как он переоделся в заранее заготовленную будничную одежду, благодаря чему неразличимо слился с толпой, оживленно кипевшей на центральных улицах города, — изумило бы ее чрезвычайно.
К концу шел апрель, настоящий месяц чистой весны, когда от позднего снега затяжной зимы не осталось и следа, но далеко до жаркого, знойно-стеклянного воздуха июня. То на одном, то на другом здании начинали празднично сиять лозунги. И никому, казалось, не было дела до рослого человека с твердой походкой, цепкими, настороженными глазами, все выискивавшими что-то, все высматривавшими. А человек этот с уверенностью старожила сновал по улицам, быстро переходя мостовую, стремясь оглядеть в попутном стекле витрины все пространство за собой, и удовлетворенно хмыкал, не замечая наблюдения.
Он побывал и на базаре, где внимательно рассматривал тех, кто мог бы разговориться и многое рассказать как бы против своей воли; он долго расхаживал по виадуку над железнодорожными путями, и в его мозгу с фотографической точностью и стереоскопической четкостью отпечатался рельеф местности, поблескивающие нитки стальных рельсов с поперечными черточками шпал, зернистое мерцание еще не везде высохшей песчаной насыпи, подступающие к ней пока еще обнаженные, по-весеннему резко черневшие деревья.
А вечером мистер Джекоб направился к молитвенному дому баптистов-раскольников, направился, никого не расспрашивая о дороге, так, будто бы он шел путем, известным ему много лет.
Подойдя на окраине Алма-Аты к массивному двухэтажному кирпичному дому, который был наглухо отгорожен от мира высоким, в два человеческих роста, деревянным забором, мистер Джекоб нащупал в углублении косяка калитки еле приметную кнопку электрического звонка.
Прошло несколько минут.
Над темным пространством за забором всплеснулся световой отблеск, послышались неторопливые, грузные шаги. Тяжелая калитка из сплошных досок медленно отошла назад, и свет залил стоявшего за ней приземистого пожилого крепыша с чуть вздернутым красноватым носом, белесыми бровями, с густыми, намасленными волосами, разделенными прямой полоской пробора. На плечи был наброшен короткий черный овчинный полушубок. Ни о чем не спрашивая, открывший калитку молча смотрел на пришельца.
— Я приехал из Америки, — на чистом русском языке требовательно и чуть надменно сказал мистер Джекоб, — просил бы вашего разрешения присутствовать на молитве, которая возносится господу в вашем благословенном храме.
Мужчина посторонился, мистер Джекоб решительно шагнул на кирпичную дорожку, ведущую к дому. Через несколько мгновений руководитель общины представлял заокеанского гостя. В большой комнате, почти не освещенной, было сумрачно и невесело. Некоторые лица поражали своей озлобленностью, отрешенностью от всего земного, телесного, радостного. Но были и иные лица, охваченные тоской и надеждой избыть свое горе в молитвенном обращении к богу.
— Братья! — начал свою проповедь приезжий. — Путь мой в вашу страну, в сей дом, где день за днем возносятся жаркие молитвы богу, был нелегким и неблизким. Но нет расстояния, которое могло бы действительно разделить истинных братьев, а таковыми являются все, кто признает над собой власть духа и слова господня…
Речь Джекоба была именно речью, а не проповедью пастыря. В ней не было ничего истинно религиозного, зато она имела ярко выраженную антисоветскую направленность и вышла далеко за пределы дел церкви. Джекоб сеял мысли о том, что верующие, слушающие его «проповедь», якобы вынашивают «помыслы о спасении от насилия», выступающего перед ними под разного рода личинами, что они, верующие, «потрясены многими несправедливостями, зависимы от властей и не свободны в изъявлении своих религиозных чувств». Затем последовали призывы к действиям, пересыпанные такими изречениями, как «вера без дел мертва», «пора расстаться с мыслью, что служить господу можно только на коленях», «какими делами доказываете свою причастность к божественному учению» и т. д. и т. п.