Алена обошла весь дом, но, кроме спящих брата и сестры, никого не нашла. Но в кафе горел свет, значит, мама там. И папа, наверное, с ней.
Мама действительно была в кафе, но одна, без папы. Сидела за столом с опущенной головой и удрученно о чем-то думала.
В зале беспорядок. Перевернутые, сдвинутые стулья. На полу, в тех местах, где лежали убитые, Алена увидела очерченные мелом силуэты. Кровь на стенах, на полу. Посреди зала ведро со шваброй, но, похоже, никто здесь не убирался.
Алена подошла к маме, тряхнула ее за плечо.
– А-а, это ты... – вяло отозвалась она, глянув на нее безжизненными глазами.
От нее сильно пахло коньяком. Но Алена ее не осуждала. У взрослых такая практика – спиртным снимать стресс. Да что там взрослые, были у них в школе ребята, которые с двенадцати лет пили в открытую пиво, хотя и непонятно, что этим они там снимали...
– Мама, пошли спать. Пошли, я тебя отведу. И чай с лимоном сделаю, как ты любишь.
– Да, сейчас...
– А папа не звонил?
– Нет... Но позвонит.
– Когда?
– Скоро.
– Завтра утром мы поедем к нему.
– Обязательно.
– Но ты не сможешь вести машину. Тебе нужно срочно ложиться спать. Тогда сможешь...
– Сообразительная ты моя... Сейчас, подожди немного... Сейчас, сейчас...
Она сложила голову на руки, закрыла глаза.
Алена решила, что мама заснула, попробовала ее сдвинуть с места.
– Я не сплю... Сейчас, подожди чуть-чуть...
В ожидании девочка села за соседний стол. Нога под лавкой зацепилась за что-то твердое. Алена наклонилась, подняла с полу брезентовую сумку... Сегодня она уже видела эту сумку. Ее нес на плече бандитский главарь Лысый. Она была при нем, и непонятно, как оказалась под лавкой. Да это и не важно как...
Во-первых, ей нужно было чем-нибудь себя занять. Во-вторых, было любопытно узнать, что лежит там, в сумке... Алена выложила на стол одну папку с бумагами. Документы на землю, строения, на свет, газ... Ничего интересного. Пачка стодолларовых купюр. Это она вернет родителям... Еще одна папка с бумагами. Сшитые ксероксные листы с печатным текстом. «Нелегкое это дело – ковыряться в земле: разгребать кучу, разбивать комья...» Художественный текст.
Девочка намеревалась продолжить чтение, но мама вдруг подняла голову. Как будто почувствовала, что Алена сунула нос в какую-то тайну...
Мама снова опустила голову. Чуть выждав, Алена подошла к ней, тронула за плечо. Ответной реакции не последовало: мама крепко спала...
Скоро каникулы, подумала девочка. Но бессердечная Вероника Максимовна уже выдала целый перечень литературы, которую нужно будет прочесть за лето. А еще учительница говорила, что в принципе не важно, что читать, лишь бы ум не ленился. Так почему бы не начать с внеурочной литературы?... Алена снова открыла папку.
Глава 7
Нелегкое это дело – ковыряться в земле: разгребать кучу, разбивать комья, планировать граблями. Но как это ни странно, меня эта работа не угнетала. И вовсе не потому, что мне нравится каторжный физический труд; нет, как раз наоборот, я – человек интеллектуального склада ума. Играю на скрипке, увлекаюсь радиоделом, учусь на «отлично», и земляные работы – вовсе не моя стихия. Но как это ни странно...
Дело в том, что эта «странность» работала со мной в паре, бок о бок. Лиза Яркович, моя новая одноклассница. Или, вернее сказать, это я в ее жизни новый человек. Ну, не в ее личной жизни, а вообще... Одним словом, я во второй раз пошел в девятый класс... Нет, не получилось одним словом. Да и сказал не так. А то еще подумаете, что я второгодник. Нет, девятый класс для меня начался в одной школе, а заканчивается в другой.
Отца перевели в Москву из Ярославля осенью прошлого года, а весной этого он получил квартиру на всю нашу семью, и вот я здесь, в новой школе. Апрель месяц, завтра день рождения дедушки Ленина, а сегодня – коммунистический субботник в его честь. И пошли комсомольцы-добровольцы в принудительном порядке вскапывать школьные клумбы.
Погода на редкость хорошая – ясное небо, солнце, тепло. Но сам я не очень хорош. Руки-ноги у меня слабые, поясница тонкая, к физическому труду не приучен – честное слово, дезертировал бы с трудового фронта, невзирая на угрозу педагогического трибунала. Но рядом со мной Лиза, она такая... слов нет, чтобы описать, какая она. Да и не нужны слова. Сейчас главное – дело, вот я и доказываю своим трудом, что ничем не хуже других. Ног под собой не чую, в поясницу как будто клин через живот загнали, намозоленные руки не держат лопату, а я тужусь – назло коварному империализму. Ведь если не благоустроить клумбу ко дню рождения великого Ленина, то у загнивающего капитализма может открыться второе дыхание. Как же тогда жить дальше?
Я понимаю, все мои муки – пустяк по сравнению с мировой революцией. Но сама эта революция – да простят меня в ЦК ВЛКСМ – ерунда, если сравнивать ее с Лизой.
Лиза – красавица: русая коса до пояса, глаза большие, ясные, точеный носик, сочные губки, фигурка – идеал с плюсовой погрешностью. Но это далеко не самое главное. Нежность, женственность, одухотворенность, грациозность... Я не знаю, что там еще, но мне хватило одного взгляда, чтобы влюбиться в нее без памяти, а потому забыть Иринку, мою школьную подружку из прошлой жизни. Только Лиза, только она, раз и навсегда... Если нам не суждено быть вместе, то я на всю жизнь останусь холостяком, потому что никого не смогу больше полюбить...
В раздумьях о вечности в ее фрагментарных частностях я и не заметил, что остановился. И лопата моя стоит как вкопанная. То бишь она и есть вкопанная – в кучу земли, которая за час-два работы, казалось, ничуть не уменьшилась. И я стою, опершись на нее. Взгляд устремлен на Лизу. Она девушка хрупкая, с лопатой наперевес ее представить сложно. Ей больше нравится работать с граблями. Я землю по чуть-чуть бросаю, а она ее планирует не спеша. Мне тяжело, а ей не очень. У меня уже сил нет, а она все водит граблями по земле, как вилами по воде. Взгляд отрешенный, выражение лица безучастное. Видимо, думает о чем-то своем. До меня ей и дела нет. Я для нее – безымянный ковш полудохлой землеройной машины. И ей совершенно все равно, нравится она мне или нет.
Наконец до Лизы дошло, что конвейер остановился. Ей бы и самой немного передохнуть, но нет, она недовольно подняла на меня глаза.
– Ну что случилось, почему остановился? Устал, так и скажи.
Голос у нее завораживающе мелодичный; не шепелявый, нет, но шипящие и «жужжащие» звуки у нее не совсем обычные: смягченные, объемные, волнующе протяжные. Этакий легкий, едва уловимый иностранный акцент... Заслушаться можно, как она говорит, даже сейчас, когда в ее словах звучат осуждающие нотки.
– Да нет, – мотнул я головой. – Не устал.
Стыдно было признаваться в том, что силы на исходе.
– Тогда в чем дело?
– Маленький перекур, – нашелся я.
– Разве ты куришь? – удивленно повела она бровью.
– А что здесь такого? – сконфуженно пробормотал я.
Курить я начал в пятом классе. Тогда же и закончил. Узнав о моих экспериментах с табаком, отец провел свой – заставил меня выкурить полпачки «Примы». С тех пор только от одного вида сигареты меня начинало тошнить.
– Не знаю, – пренебрежительно усмехнулась она. – Говорят, ты на скрипке пиликаешь?
– Не пиликаю, а играю, – краснея, поправил я Лизу.
– Да все равно... Все хотела тебя спросить, почему ты очки не носишь?
– Зачем очки? У меня стопроцентное зрение.
Я смущался все больше и на Лизу не смотрел – вроде бы ничем перед ней не провинился, но муки совести клонили глаза к земле.
– В очках смешней было бы, – не унималась она. – Ты в этом костюме как цыпленок. Тощий, глаза и уши, как у Чебурашки... Чебурашка в очках, это было бы оригинально...