Светлана мне испортила песню. И многие потом портили и 10 лет спустя, и 20, и 30, ни один голос в печати не прошел в защиту амнистии, киношку стряпали — только в осуждение. Для изуверов, для плосколобой прессы приведу лишь один пункт: «Освободить из мест заключения женщин, имеющих детей в возрасте до 10 лет, и беременных женщин; несовершеннолетних в возрасте до 18 лет; мужчин старше 55 лет и женщин старше 50 лет, а также осужденных, страдающих тяжелым неизлечимым недугом».
34
Общее построение с вещами. Никогда не было такого веселого развода — по домам. На станции Ербинская ждет нас пустой эшелон без конвоя, без пулеметов в голове и в хвосте. До Москвы. Каждый может сойти, где ему нужно. Поеду все-таки домой, к матери, а потом уже в Алма-Ату, в институт. Солнце как по заказу, природа ликует, теплынь, прямо-таки Христос воскрес. Зеленеют сопки Хакасии, родная ты наша сторона, не сдохли мы тут, спасибо, остальное мелочи. Питерский вывел своих лабухов провожать нас, полторы калека — сам Володя с аккордеоном «Гранессо», ему сократили срок, осталось два с половиной года, Аркашка трубач и еще барабанщик. Они только что выдули на троих пачку чая, начифирились и грянули: «Прощай, любимый город, уходим завтра в море», потом «Летят перелётные птицы», наяривали от души, по склонам летели звуки — труба, аккордеон, барабан. Стояли они втроем возле вахты, а мы шли и шли мимо цепочкой, будто на войну уходили — так, впрочем, оно и было, отвоёвывать предстояло многое. Каждому. Выдали нам справку об освобождении, но ней дома получим временное удостоверение на 3 месяца, дальше, если поживем-доживем, получим временное на 6 месяцев, — для чего такое испытание, кто додумался? Приходит человек устраиваться на работу с этим клочком бумаги, а ему от ворот поворот, придет прописываться — поезжай на 101-й километр. Пришел я с этим волчьим билетом в институт к директору, профессору, новому уже, так и так, освободился, прошу восстановить, а он рыло от меня воротит, — не буду восстанавливать. Я ему указ правительства в газете за подписью Ворошилова, я ему о снятии судимости, я ему, что деканат меня знает, преподаватели помнят, прошло не так уж много, всего три года и четыре дня, а он одно твердит: нет. Я полгода обивал пороги Министерства здравоохранения, Министерства народного образования, в кадры ходил, в редакции «Ленинской смены» и «Казахстанской правды», в трибунал ходил — все за меня, а директору что в лоб, что по лбу. С ночи ждал очереди в Президиум Верховного Совета республики, приняла меня Ермагамбетова, царство ей небесное, и только с ее визой Карынбаев, кривясь и морщась, восстановил меня в институте. А каково было другим, не таким настырным?.. Кто и зачем всей стране задал такую задачу, кто объяснит? Уже никто. Всё забыто — мы же уголовники, не то что политические. Наши историки и драматурги заполняют прошлое писаниной о сидевших родственниках, о трагедии их высылки из Москвы в Саратов, из Ленинграда в Алма-Ату, где мы всю жизнь живем и счастливы по своей недоразвитости.
Канаем на вахту с узелками и чемоданами, с солдатскими сидорами, уже вольные люди, в последний раз через вахту, а там за воротами ни конвоя, ни собак — свобода! Делай шаг вправо, делай шаг влево, и уже не считается за побег. Могли бы и ворота открыть — нет, нельзя, по одному идем, с проверкой документа на выходе. Ворота заперты, возле них пусто, если не считать одинокую фигуру Папы-Римского. Стоит в линялой гимнастерке, в черных перчатках, смотрит на наш разваленный, расхристанный строй, и ни слова нам, а мы ни слова ему, проходим, кто отвернувшись, кто опустив глаза, а кто и нагло на него уставясь — прошла твоя диктатура. Спасибо тебе не скажут, а проклятий насуют охотно, хотя если всерьёз, то благодаря надзору не передушили мы здесь друг друга, не перерезали, выжили, не отравила нас столовка, не угробил каменный карьер, и вошь нас не ела, и сыпняк не валил, меняли белье и каждые десять дней гоняли в баню, хочешь ты или не хочешь. А всё — режим. Верно сказано: государство существует не для того, чтобы превратить жизнь в рай, а для того, чтобы не превратилась она в ад. Спасибо надо сказать Папе-Римскому, не было у нас ни одной крупной бойни, минимум жертв допустил начальник режима, упреждая события, ночей не спал битый, мятый, клятый Папа-Римский, он же старшина внутренних войск Ларионов. Вряд ли ты еще жив, но пусть хотя бы дети тебя поймут и хорошо вспомнят.