А Саша-конвоир поёт, наслаждается. Мороз трещит, снег повизгивает под ногами. Сашу мотает из стороны в сторону, я его держу, но соло его идет без антракта. Осталось уже метров двести, прожектора совсем близко, видна в позёмке оранжевая вахта. Уморил меня этот битюг, называется, он нас конвоирует. А Пульников чикиляет сбоку и советы даёт: надо бы ему морду снегом натереть, привести в божеский вид, а то неизвестно, какой дежурняк на вахте, Сашу могут на губу, а нас в Шизо.
«Встрепенись, краснопёрый, эй, соколик! Да он совсем коченеет, три ему уши, Женя!» Бросить бы его ко всем чертям, пусть лежит, а самим на вахту — заберите своего служивого. Но это юмор. Натер я ему уши, щёки без церемоний, он оклемался вроде, петь перестал, и пошёл уже своими ногами. А зона совсем близко, сияет, как самое светлое место на земле. Да будет свет, приказал Бог, и стал свет. «И увидел Бог, что это хорошо!» Ха-ха! Чистилище наше огороженное, богомерзкое, век бы тебя не видеть, но мы спешим туда, торопимся, будто в дом родной.
«Женя-а! Мне пятьдесят шесть дней осталось! — кричит Пульников. — Женя, я всех люблю. И мусора этого тоже, — Пульников изо всех сил мутузит конвоира по спине. — Как выйду, мечту исполню!» Вся Хакасия уже знает про его мечту — взять свободно бутылку водки, поставить её на стол, и чтобы все видели, она в бутылке, не в грелке, не в заначке, и Пульникову ничего не грозит. Рядом гранёный стакан поставить, и чтобы ни одна сука не запретила Пульникову держать всё на столе круглые сутки и днём, и ночью. Пусть он не будет пить, но всё равно должна бутылка стоять и доказывать его свободу, такая вот у хирурга мечта. А мне осталось… Не дней и даже не месяцев. И лет мне осталось не один, не два. И не три-четыре. Но сейчас я тоже вместе с Пульниковым всех люблю.
Добрели, дошли, дотащились. Саша вдруг встал столбом и — где пистолет? Мы его хлоп-хлоп по кобуре — пусто. Тут самый момент сказать: мы похолодели, весь наш кумар как ветром сдуло, ни водки не было, ни пельменей. «Женя, мне пятьдесят шесть дней», — плачуще сказал Пульников. Сейчас никто в мире не угадает, что нас ждёт, если мы подведём к вахте пьяного конвоира, и он заявит, оправдываясь, что мы похитили пистолет. Ничего ему не остаётся, как состряпать рапорт, что мы, зека такие-то, напоили его с целью завладеть оружием. Не шапка пропала, не пайка, не кайло, пистолет ТТ с полной обоймой, и тут всего можно ожидать — и побега, и террора и даже вооруженного восстания. Завтра явится Кум из Первой хаты, и начнёт мотать нам новое дело, очень даже легко. А Пульников считает дни, часы и минуты до глотка свободы.
Надо брать власть, и притом немедленно. «Пошли обратно! — скомандовал я. — Будем искать следы».
«Следы». Мы же не просто шли, мы пьяного волокли и не следили за путём-дорогой. Да и позёмка крутит-вертит, какие могут быть следы?! Потеряй станковый пулемёт, его тут же заметёт снегом. Если бы мы шли по ровному тротуару, была бы надежда, но мы брели по канавам и буеракам, через ямы, пеньки, колоды. Посёлок БОФа недавний, тайга была год назад, тут сам чёрт ногу сломит, где теперь искать пистолет? Одна надежда, что ТТ не пушинка, ветром не унесёт, в крайнем случае, с миноискателем можно найти, сапёров позвать из Красноярска. Надо же было кобуру застегнуть, как следует, чёрт вас дери, разгильдяи. Я тут же проверил кобуру — крепкая застёжка, всё, куда надо вдето.