Помолчали, выпили, помолчали еще. Григорий продолжал в упор рассматривать Алексея, будто пытался в нем что-то найти, но не находил.
— А ты с Аленкой говорил обо всем этом?
— Нет еще.
— Почему?
— Перестань допрашивать, — разозлился Алексей. — Когда надо будет, поговорим. Хоть она и сестра тебе, но живет все-таки со мной. — Он тут же остыл и прибавил уже просительно: — Подсказали бы лучше, как дальше-то быть. Впервые я в таком тупике. Вам-то, старым друзьям, можно открыться. Что делать? Неужели расходиться?
Григорий и Виктор рассмеялись, невесело, правда, но рассмеялись. Оба были холостяками; что могли они посоветовать женатому человеку?
Григорий поднялся.
— Своей притчей Виктор подкрепил тебя с одной стороны, а я с другой: если боишься, что тебя покинут, найди в себе силы уйти первым.
Они направились к выходу. Вслед им во всю мощь ударил оркестр.
2
Григорий уже несколько дней намеревался попасть к директору завода. Но тот пропадал то на бюро горкома, то в министерстве, то на коллегии в «Киргизсельхозтехнике», то еще где-нибудь, и его секретарша, добрая и тихая Мария Николаевна, только разводила руками и улыбалась.
Но было у Симонова железное правило, которому он не изменял даже в пору самых крутых запарок: перед началом работы, до того, как начнут одолевать телефонные звонки, просьбы, жалобы, советы и разгоны, пройтись по заводу, самому увидеть, убедиться, понять, почему в одном цехе все идет ладно, а в другом намечается срыв. Конечно, не одни лишь производственные дела вовлекали директора в этот часовой или полуторачасовой «марафон» по заводу. Хоть коротко, но зато непосредственно на рабочем месте, где определяется истинная ценность каждого человека, он мог узнавать людей, вникать в их заботы, ибо здесь, а не в директорском кабинете, они чувствовали себя хозяевами положения, легче открывали свою душу.
Эта привычка директора была известна Григорию. Как, впрочем, и всякому, кто уже не новичок на заводе. И когда откладывать встречу стало невмоготу, он решил приехать пораньше, дождаться Симонова у проходной и следовать за ним по пятам до тех пор, пока не вырвет его согласия. В том, что директор заколеблется, кого поддержать нормировщика или начальника цеха, Григорий не сомневался. Но он добьется, вынудит, измором, наконец, возьмет. Пусть начальник цеха, этот заважничавший толстячок, зарубит на своем утином носу: с Панкратовым такие штучки не пройдут.
Миновав проходную, Григорий остановился, прикидывая, как скоротать время. Подпер плечом стену, развернул газету.
— Кого ждешь, Панкратов? — спросил, зевая, вахтер.
— Директора.
— А зачем он тебе?
— Нужен.
— Всем нужен, а тебе-то зачем? — вахтер скучал, ему хотелось поговорить.
Григорий приблизился вплотную к вахтеру, подозрительно огляделся, зашептал:
— Поручение к нему, дядя Федя, имею. Совершенно секретное. От органов.
Сонливость с дяди Феди как рукой сняло. Он мгновенно вытянулся в струнку, сквозь рыжеватую щетину на скулах проступил молодцеватый румянец.
— А-a!.. Ты вот что, Панкратов, поспешай в инструментальный. Туда директор отправился, туда.
— Давно?
— Минут пятнадцать назад.
— Что ж вы молчали?
— Так не знал же я, что у тебя такое сурьезное дело, — виновато сказал вахтер.
С директором Григорий столкнулся лицом к лицу в дверях инструментального. Едва не шибанул его, до того торопился. Высокий, сухощавый, с цепким, прицеливающимся взглядом, Симонов слегка посторонился, пропуская Григория. Его некогда темно-русые волосы посерели от наступающей со всех сторон седины, прическу он носил короткую, шагал легко, стремительно.