Григорий замешкался: теперь-то в цех идти ему было незачем. Глянул снизу на директора, выпалил:
— А я ведь вас разыскиваю, Валерий Павлович. В кабинет к вам не пробьешься, так вот я решил хоть на ходу…
— Решил, значит? — Кожа у глаз побежала морщинками, но самой улыбки не уловить… — Что-нибудь срочное? Ну, хорошо, пойдем, потолкуем.
Они шли по аллее, оба по-спортивному подтянутые, шли в сторону заводоуправления, и Григорий знал, что в его распоряжении всего несколько минут.
— Опыта у меня маловато, Валерий Павлович, — начал он без обиняков. — Надо бы съездить на другой завод, который сродни нашему, в Свердловск хотя бы, посмотреть, поднабраться ума-разума. Я говорил об этом начальнику цеха. Но он только посмеивается: твоего, дескать, опыта по уши хватит — столько лет слесарем, бригадиром проработал, нынче техникум за плечами — разве мал багаж для нормировщика? Но ведь я на одном месте топчусь! Знаю только то, что сам знаю.
— Ясно, — сказал директор, посмотрел с любопытством в глаза Григорию, поинтересовался: — А ко мне почему обратился? Или уверен, что поддержу?
— Конечно! — воскликнул Григорий. — Если не вы, то кто же?
— Ну, ну…
— Валерий Павлович, — с горячностью заговорил Григорий, — вы же понимаете, насколько важно каждому быть осведомленнейшим в своем деле человеком, человеком, знающим буквально все, что связано с его работой. Вам сверху это особенно видно.
— Сверху, значит? — И опять быстрая, едва уловимая улыбка.
Не думал Григорий, что пройдет совсем немного времени и то, о чем он сейчас так пылко говорит, вступит в противоречие с его собственными устремлениями и поступками, с теми убеждениями, которые уже теперь зреют в голове и, в конце концов, лягут в основу его жизненной позиции.
Симонов ничего не пропускал мимо ушей, ничего не забывал. Будучи директором большого завода, он не имел возможности неоднократно и подолгу беседовать со всеми, кто здесь работает, и потому старался даже при мимолетной встрече ухватить суть, а уж потом по ней долепливать остальное. Он умел слушать и делать выводы. Не всегда, правда, те, что от него ожидали, но всегда те, к которым сам был внутренне подготовлен.
Приостановившись у заводоуправления, Симонов сказал:
— Попробую помочь. Только ты с Ануфриевым полегче, не петушись. Критиковать, оно, брат, просто, особенно на стороне, а вот сделать так, чтобы недопонимающий понял, тут хорошая голова нужна.
В цех Григорий отправился с двояким чувством. Уверенность, что теперь-то поездка состоится, и он хоть на время окунется в иную жизнь, ухватит в ней что-то новое, ценное, позволяющее встряхнуть, приподнять свое дело, — эта уверенность сменялась рассеянным ощущением какой-то вины, еще неясной и расплывчатой, как вырвавшийся изо рта пар на морозном воздухе.
У него был маленький, два шага вперед на два шага поперек, кабинетик, где едва помещались обшарпанный письменный стол, стул да сучковатая скамейка, отполированная задами до зеркального блеска. Во всю стену — плакат: «Эффективность и качество — забота каждого», изображающий, как всегда, атлета, за плечами которого громоздятся заводские корпуса.
Достав бумаги и разложив их перед собой, Григорий хотел было углубиться в расчеты, но слова директора туманили мысли. Что он имел в виду, когда сказал: «Только ты с Ануфриевым полегче, не петушись»? Откуда ему известно об их отношениях? Может, сам Ануфриев при случае намекнул на это? Случаи-то такие начальнику цеха наверняка представляются. Или директор без всяких подсказок взял да и догадался? Хотя бы из сегодняшнего разговора…
Григорий не страдал мнительностью, ему чужды были скрытность и робость. Но он очень уж не любил, когда разгадывалось и выставлялось напоказ то, что еще лишь отчасти ясно ему самому, что пока таится, отлеживается на дне души.
Совсем недавно они ходили в приятелях, бригадир слесарей Григорий Панкратов и мастер участка Николай Ануфриев. Оба хорошо знали цех, людей, которые в нем работают, и всегда находили общий язык, какие бы проблемы у них не возникали.
Коротконогий, полнотелый мастер колобком катался по цеху, из-под земли доставал необходимые в данный момент заготовки, на которые у него был нюх, как у гончей на зайца, тешил ребят коротким анекдотом или задиристой шуткой. Он ни перед кем не заискивал, не угодничал, ему верили, на него полагались.