Полагался и верил Григорий. Когда он после задумается над этим, то поймет, что иначе мастер и не мог поступать: слишком тесен был круг общих забот, слишком все переплеталось — реально, конкретно, ощутимо, чтобы кто-то потянул в сторону, кто-то допустил ложный выпад.
Кто-то нарушил слово, ибо это сразу же стало бы явным, вылезло наружу, как лопнувшая пружина из дивана.
Сближала тогда мастера и бригадира вечная нехватка времени: они были заочниками, Николай заканчивал институт, а Григорий техникум. Вместе они страшились затяжных собраний, садились где-нибудь с самого края, чтобы удобней было сбежать, воскресные дни торчали, как проклятые, в библиотеках.
Встретившись, они понимающе подмигивали друг другу, обменивались короткими фразами:
— Как у тебя курсовая, Коля?
— Столкнул. Еще два экзамена — и вольный казак.
— Мне и того меньше, всего один. Но какой!
Со временем скороговорка, мимолетность стали для них чем-то обычным, естественным. Однако в занятости, спешке оставался почти неразличимым истинный характер, как неразличимы названия станций из окна мчащегося экспресса. Они знали многое, очень многое друг о друге, но друг друга, в сущности, не знали.
Вскоре все переменилось. Одновременно окончив учебу, Николай и Григорий чуть ли не одновременно были назначены на новые должности, где и знаний, и разворотливости требовалось поболее. Те силы, что дремали в них, словно река подо льдом, могли теперь вырваться на простор.
Очутившись в кресле начальника цеха, Николай несколько дней пребывал в блаженном состоянии, беспрестанно улыбался, отчего его глаза, утыканные редкими белесыми ресницами, превращались в узенькие щелочки, а приплюснутый по-утиному нос утопал в пухлых складках лица. Но настало утро, когда после обычной производственной летучки он попросил мастеров, бригадиров и нормировщика остаться и весьма холодным тоном заявил, что в цехе царят фамильярность, панибратство, потому и дисциплина хромает, кончать надо с этим, кончать.
Люди собрались разные, и пожилые, и молодые, однако восприняли они слова начальника с равным недоумением.
— А ты, Николай, поясни! — Бригадир слесарей-сборщиков Чередниченко, здоровенный и краснолицый, смотрел насмешливо и выжидательно.
— А что тут пояснять? — заговорил Ануфриев и неожиданно обнаружилось, что губы у него властные и жесткие, словно отлитые из металла. — За домашним чаем вольничайте, как вздумается, там ваше право, а на работе, пожалуйста, без Ванек и Машек. Отчество есть. Чем официальней, тем строже. И никаких хождений по цеху и тем более из цеха без нужды. Сегодня сюда выскочил на минуточку, завтра туда, а послезавтра, глядишь, уже прогул.
— И все-таки насчет отчества я несогласный, — возразил Чередниченко, качая черной кудрявой головой. — Какая от него строгость? Вот подсобник, твой… ваш тезка, завозился с инструментом, я как гаркну на него: «Колька, тудыт твою растудыт»! — он мгновенно зашустрит, сделает как надо. А начни я его по отчеству величать, будет расхаживать, как купец на ярмарке. Нет, я несогласный.
Вокруг дружно и одобрительно загоготали.
— А никто и не спрашивает вашего согласия, Федор Лукич, — холодно произнес Ануфриев. — Надеюсь, обойдемся без дискуссий. — И заключил: — У меня все, товарищи.
Даже когда вышли из кабинета, еще недавно прокопченного от табачного дыма, а нынче с табличкой на бронзовой подставке: «Прошу не курить!», недоумение не рассеялось. Кто-то хмыкнул, кто-то насупился, кто-то махнул рукой, дескать, не такое переживали, но определенного мнения никто не высказал. Впрочем, было ли оно тогда, мнение-то?
Григорию хотелось поглубже разобраться в том, что было ему поручено. Вокруг норм и расценок часто ведутся баталии, промахнуться здесь пара пустяков, и уж лучше сразу посмотреть, как это делается на крупных предприятиях, чем самому брести наощупь и в довершение дров наломать.
С тем он и зашел к Ануфриеву. Прежде они договаривались о вещах посложнее, нежели командировка на какой-то завод. На сей же раз, едва Григорий заикнулся о своих планах, Николай жестом прервал его. Да, в принципе все это так, он тоже считает, что надо ездить, вникать, учиться, но только не сейчас. В цехе наметились перемены, пора освежить моральный климат, и ему, начальнику цеха, не обойтись без поддержки таких знающих людей, как Панкратов. Кстати, если уж кому и гоняться за чужим опытом, так только не ему. Своего с избытком.
Григорий поначалу чуть было не взорвался, настолько вздорным ему все это показалось, но постепенно спокойные увещевания, будто снотворное, сыграли свою роль, он расслабился, разок зевнул даже и не возмутился отказом.