Допустим, размышлял он, доводы для пересмотра норм теперь еще более весомые. Но разве Ануфриева уломаешь? Директорское слово на лету ловит… Стоп! А почему бы к директору не сходить? Светлая голова, поймет, поможет. Григорий сгреб со стола бумаги, сунул их в тумбу, одернул пиджак, словно уже находился в приемной, и… передумал.
Что он, склочник, жалобщик? Почему он должен постоянно уговаривать, уламывать: для государства, а значит, и для нас с вами, так выгодней, а не эдак. Задачи и цели у всех вроде общие, но поворот к ним разный: одни лицом, другие боком, третьи спиной повернулись. Тряхнуть бы тех, кто не лицом, чтоб сильно почувствовали, на какой земле живут, какой хлеб едят.
Ох, и устроит Григорий концерт со всякими последствиями! Только бы до выхода на сцену тухлыми яйцами не забросали.
В цехе, как в любом порядочном заведении, есть доска приказов и объявлений. На ней и появился список новых норм по слесарному участку. Список появился в конце смены, и к нему сразу же прихлынула толпа.
Пересмотр норм, в общем-то, дело обычное. Совершенствуется технология производства, растет производительность труда, и нормы не могут оставаться прежними. Но тут дело было не только в этом. Тут, как говорят, присутствовал еще и психологический момент. Вошел разгневанный Ануфриев.
— Сейчас же снимите свою мазню!
Григории ничего не ответил, только покачал головой.
— Вы много на себя берете! Я ведь запретил!.. Самовольничайте где-нибудь в другом месте, но не в моем цехе!
Когда на Григория кричали, ему легче было сохранить спокойствие.
— Пока я работаю здесь нормировщиком, — сказал он, — нарушений в расценках и нормах не допущу.
— Но мне надоело с вами возиться! Вы меня деморализуете. Я устал. Если бригада завтра не выйдет на работу, что тогда?
— Тогда вы убедитесь, какая у них рабочая честь, о которой они усердно болтают.
— Но ведь план, план полетит в трубу!
Григорий пожал плечами.
— Вы начальник цеха, вам и думать о плане.
— Ну, знаете ли! — едва не задохнулся от возмущения Ануфриев. — Набезобразничали и руки умыть хотите? Не выйдет! Ваш листок мы аннулируем, на клочки разорвем, а вас, вас… Завтра же проведем цеховое собрание, пусть все вам в лицо скажут, что вы зазнались, откололись от коллектива…
Григорий зажал уши ладонями, хоть это, пожалуй, и очень неприлично, и просидел так до тех пор, пока Ануфриев не выбежал из его кабинетика.
10
— Зоя, а ты выйдешь за меня замуж, если меня разжалуют из нормировщиков или совсем с завода турнут?
Она привыкла к неожиданным поворотам его мысли и, не удивившись, шутливо ответила:
— Замуж-то, милый, я согласна, однако зарплаты моей на двоих маловато.
— Гарнитур продашь, как Останков.
— Какой еще гарнитур? — удивилась она.
— А, ты не знаешь… Ну, ладно… Витьк, ты будешь со мной здороваться?
— Откровенно говоря, я давно считал, что ты висишь на волоске.
— Вот это уже интересно! — Григорий сделал круг по холостяцкой Витькиной квартире, куда забрели они с Зоей, встретившись после работы, и где успели уничтожить все наличные продукты. — Вот это уже интересно! Так это, по-твоему, я бездельник, трепач, прожектер?
— Нет, вовсе нет. Григорий Панкратов честный советский труженик. Тут я ни капельки не сомневаюсь, готов даже присягнуть, — продолговатое бледное лицо Виктора с резко обозначившимися скулами было серьезно и печально. — И все-таки, Гриша, нынче этого мало. Как Зоиной зарплаты на вас двоих. Однолинейные, черно-белые качества у людей перевелись. Или почти перевелись. Вон даже телевидение почти сплошь цветным стало. А ты все сплеча: трах, бах, бабах! Друг или враг. Третьего у тебя не дано. Терпимости, зоркости человеческой надо побольше. Если несешь правду, чтоб влекла она, притягивала.
— Ты случайно с Симоновым не знаком?
— С Константином?
— Нет, Валерием Павловичем.
— Тоже не знаком.
— Он директор нашего завода. Как-то обвинил меня в тех же смертных грехах, что и ты.
— Вот видишь…
— Я-то вижу! — загорячился Григорий. — Как слепой котенок тычешься туда-сюда, а дело страдает. Сидит Ануфриев, словно божок, главная забота которого — не пущать. Впору когти отращивать и зубы точить.
— Опять ты за свое, — огорченно вздохнул Виктор. — Гляди, как бы Зоя от тебя не сбежала. Любишь ты страшилище эдакое изображать. Учти, за все приходится платить. За порядок расплачиваются одни, за беспорядок — другие… Расскажи-ка лучше, что за кашу ты там заварил? А то пугаешь нас, а чем — не известно.