Медведя?
Константин вздрогнул. Ему моментально вспомнился побег. И душегубка, откуда он сорвался на пару с Рогачем. Тесная каморка, официально именуемая штрафным изолятором. Ее умышленно пристроили вплотную к котельной, чтобы мариновать там строптивых зэков летом. На зиму таких определяли в карцер без отопления и стекол в оконных рамах, и новогодние праздники Константину довелось провести именно там. А через полгода он снова отклонил предложение «кума» о сотрудничестве, после чего отправился на тамошний «курорт».
Специальный режим, созданный для «курортников», действовал безотказно. Месяц, проведенный в душегубке, превращал зэков в хронических гипертоников и сердечников. Покорившиеся возвращались в лагерь на общие работы, где автоматически переводились в ранг доходяг. Самые упрямые умирали от инфарктов и инсультов, за что ответственности, естественно, никто не нес. Константина не устраивал ни первый вариант, ни второй. Он хотел остаться самим собой. Когда бы то ни было и где бы то ни было.
Сокамерником его оказался амбал с приплюснутым, как у гориллы, носом и бритым черепом, покрытым многочисленными шрамами. Звали его Рогач. На Константина он посмотрел с недоброй ухмылкой, после чего снова раскинулся на полу, оставив немного свободного пространства у нагретой стены.
– Переступишь через копыта или грабли, убью, – предупредил он таким тоном, будто речь шла о чем-то будничном. – Пожизненное мне так и так светит. Я на днях двух сявок красноперых замочил. Если станешь третьим, мне хуже не будет. Круче уже ничего не бывает, сечешь?
– Да, – коротко ответил Константин, опускаясь на корточки.
Через каких-нибудь тридцать минут голова у него раскалывалась от духоты, пот бежал по телу ручьями. Было страшно подумать о том, что ожидает его на протяжении десяти бесконечно длинных суток. Чтобы отвлечься, Константин принялся изучать надписи и рисунки, оставленные предшественниками на стенах. Доминировали изображения голых баб и половых органов. Традиционный мужской член с крылышками, шарообразные груди, волосатые вагины, выглядевшие так, как представлялось Константину в детстве.
Словесное творчество было более разнообразным. «Здеся я кормил мух, претерпел немало мук», – начертал некто, несомненно наделенный поэтическим даром. Другой стихотворец выцарапал четырехстрочное послание неизвестной женщине, обещая подарить ей звезду в обмен на то, что обычно со звездой рифмуется. Третий был лаконичен: «ПОЛПАЙКИ ЗА МИНЕТ».
Первобытные люди, подумал Константин, были куда ограниченнее. Рисовали своих мамонтов, а о крылатых членах и минетах даже не помышляли. Это значит, что баб у них было вдосталь, а жратвы в обрез. У кого что болит, тот о том и говорит.
На этом размышления оборвались, потому что Рогач соизволил снова обратить внимание на сокамерника.
– Ты ведь здесь тоже по мокрому делу? – поинтересовался он, не открывая глаз.
– Так в деле записано, – заученно ответил Константин.
Признаваться в совершенных преступлениях на зоне было не принято. Все тут называли себя оклеветанными и невинно осужденными. Рецидивисты, те открыто хвастались своими подвигами, а рядовые каторжане откровенничать не спешили. Своеобразный этикет позволял им отмалчиваться. Правда, в конечном итоге подноготная каждого вылезала наружу. За колючкой долго таиться невозможно. Здесь ты открыт как на ладони.
– Базарят, ты троих замочил? – спросил Рогач, почесывая причинное место.
– Сами нарвались, – буркнул Константин.
– Для начала неплохо, – одобрил Рогач. – Серьезная заява. Что ж в мастевые не подался? Западло?
– Мне для начала шестерить предложили. Не мой профиль.
– А на левой груди пр-рофиль Сталина-а, – неожиданно заорал Рогач, – а на правой Маринка-а-а-а, анфа-ас…
Ловко вскочив на ноги, он подошел к ведру, служившему парашей, и уселся на него верхом. Константин отвернулся. Один неосторожный взгляд в подобной ситуации расценивался как нездоровое любопытство.
– А ты, я вижу, парень с понятием, – хмыкнул Рогач после того, как издал несколько иных, нечленораздельных, но выразительных звуков.
Константин промолчал. Разговоры с сидящим на параше не возбранялись, но и не поощрялись. Возможно, Рогач пытался подловить Константина на какой-нибудь мелочи с далекоидущими последствиями. Осторожность и еще раз осторожность. Без нее на зоне – край.
Убедившись, что новый посиделец к болтовне не расположен, Рогач встал с ведра и вернулся на прежнее место. Лежа на спине, он занялся ловлей мух, носящихся по камере. Вскоре по полу ползало не менее дюжины цокотух с оборванными крыльями, а Рогач с маниакальной улыбкой следил за последней, благоразумно кружащейся под потолком. Его зрачки перемещались из стороны в сторону, повторяя виражи насекомого.