«Нет, — думала она, загоняя свой страх куда подальше. — Он жив».
Находиться в каюте стало невыносимо: тут, в одиночестве, недолго и с ума сойти. Галка поднялась на мостик. Свежий ветер, наполнявший паруса «Гардарики», тут же растрепал ее волосы.
— Курс норд-норд-ост, идем в крутом бейдевинде при ветре норд-ост, на левом траверзе остров Саона, [182]— на мостике Джеймс всегда свято соблюдал субординацию, и при появлении капитана тут же доложил обстановку.
— Следовать вдоль побережья до мыса Энганьо… будь он неладен, — стальным голосом сказала Галка, сразу вспомнив богатый на события семьдесят третий год и то, как «Гардарику» тогда изрядно помотало по проливу Мона во время шторма.
— Эли, перестань себя изводить, — тихо проговорил Джеймс. — Очень многое в этом мире зависит не от тебя. Смирись.
— Джек, это не тот случай, — так же тихо ответила Галка, наблюдая за палубной работой. Боцман Мигель отличался от многих своих горластых коллег как раз тем, что редко повышал голос. Но матросы слушались его беспрекословно. — Слишком многое поставлено на карту.
— Сейчас ты ничего не можешь изменить.
— Остается только надеяться…
— Парус впереди по курсу! — донеслось с фор-марса.
Ветер сегодня был не очень сильный, и прошло не меньше часа, пока марсовой не опознал три почтовых барка под голландскими флагами. На грот-мачте головного подняли вымпел, означавший наличие важной почты и пассажиров до Сен-Доменга. На красно-белом флагмане республики подняли вымпел «Принимаем под защиту». Ничего необычного, так поступали и раньше. Три сторожевика и фрегат пошли прежним курсом, патрулировать побережье, а «Гардарика» возглавила строй голландцев, которым теперь уж точно нечего было бояться. Нарываться на драку с «Гардарикой» после всех известных фокусов ее капитана не рисковали даже самые безбашенные джентльмены удачи с Ямайки, коих миссис Эшби в последнее время чихвостила с завидной регулярностью. На головном барке снова подняли вымпел — на этот раз просьба принять шлюпку. «Гардарика», свернув паруса, остановилась, и через полчаса на борт флагмана пожаловали несколько человек — два голландца, с ними какой-то офицер, и крепкий седой мужик, косая сажень в плечах, а при нем мальчик в голландском кафтане… Галка сразу его узнала, хоть никогда не видела портретов Петра в детском возрасте. Она помнила это лицо по гораздо более поздним портретам, где он был изображен взрослым мужчиной, императором. Тем самым императором, забавлявшим себя и шокировавшим страну «всепьянейшими соборами», набившим себе и России немало шишек, создавшим действительно правильную вещь — Табель о рангах — и в то же время превратившим в рабов миллионы подданных… И — вот он, десятилетний мальчик, даже не подозревающий, какая судьба его ждет. Опальный царевич, фактически высланный из страны своей сестрой, чтобы не питал надежды ее противников… Галка не заметила в его взгляде надменности, присущей коронованным особам. А то ведь даже незаконный сын короля Франции юный граф Вермандуа, никогда не видевший моря, но пожалованный коронованным отцом в адмиралы Франции, и тот задирал нос перед заслуженными боевыми офицерами. И отсутствие этой надменности внушало надежды на лучшее. «Значит, не успели еще испортить мальчишку, — думала Галка, когда голландцы просили принять их на борт, ибо везут они в Сен-Доменг шкатулку с неким особо ценным содержимым. — Он ведь был третьим в очереди на трон, а значит, почти не имел шансов, пока братец Федор не умер. Потому матушка Наталья Кирилловна обращалась с ним как с сыном, а не как с малолетним царем, которым можно управлять. Очень хорошо. Даже лучше, чем я думала… Что ж, вот теперь точно все в твоих руках, подруга. Ошибешься — пожизненный расстрел на месте».
Наконец голландцы получили разрешение перенести свой «особо ценный груз» (оказавшийся на поверку испытываемым новоизобретением минхеера Гюйгенса — морским хронометром) на «Гардарику», и очередь представляться пришла уже седому мужику и мальчику. Мужик, сняв шапку и поклонившись, на неплохом голландском языке отрекомендовался Федором Дементьевым.
— Состою денщиком при Петре Михайлове, недоросле дворянском, определенном по повелению царя Ивана Алексеевича в учение, — добавил он. А мальчик, что самое интересное, с достоинством поклонился, когда его представили.
— По батюшке-то тебя как звать, Федор Дементьев? — спросила Галка по-русски. Ее русский язык по понятным причинам несколько отличался от русского языка тех времен, но у нее всегда наготове было объяснение: язык один, а диалектов много.
— Артемьев сын я, — Федор усмехнулся в бороду: похоже, не врут люди, что правит тут бабенка русских кровей.
— Вот что, Артемьич, раз уж привез… сего недоросля дворянского к нам в учение, знай — у юнг на наших кораблях денщиков не бывает, — спокойно проговорила Галка, краем глаза наблюдая за реакцией Петра. Мальчишка пока никакого недовольства не проявлял, скорее, наоборот — наверняка был рад избавиться от опеки навязанного ему человека. — Нянек — тоже. Так что или сам на службу поступай, или езжай себе с миром обратно.
— Но как же… А повеление царево? — опешил Федор. — Да и не могу я на службу-то, и без того при деле!
— Я уж как-нибудь сама с этим разберусь. Иди с Богом… Иди, Артемьич, не зли моих людей, — с нажимом повторила Галка, заметив, что на шкафут подтягиваются матросы во главе с боцманом. — Порвут на тряпки, и пикнуть не успеешь.
— Да как же я покажусь обратно без Петруши! — взвыл Федор.
— Ладно. Придем в порт — решим, как поступить. А пока возвращайся на барк, Артемьич. Мы тут как-нибудь без тебя обойдемся, — Галка давно поняла, что за субъекта прицепили на хвост юного царевича: опять «хороший человек из Тайной канцелярии». И заговорщически подмигнула мальчишке. А тот кусал губы, чтобы не рассмеяться. Может, и не держал он зла на сестрицу Софьюшку, но людей ее явно не жаловал. — Все, господа, — добавила она по-французски. — Время для визитов исчерпано. Через четверть часа поднимаем паруса.
— Что это?
— Бизань-ванты.
— А для чего они?
— Чтоб мачта нам на голову не упала. И еще чтоб матросы могли на крюйс-салинг подняться.
— А это как называется?
— Флаг-фал.
— Это чтоб флаги поднимать, значит?
— И флаги, и вымпелы, — ответила Галка. — Правильно делаешь, что спрашиваешь, парень. Голова человеку на то и дана, чтобы ею думать, а не только шапку носить.
— Шапки тоже всякие бывают, — с вызовом ответил царевич. Видимо, накрутить насчет шапки Мономаха его уже успели…
— Верно, — Галка не стала сходу нарываться на конфликт — искусство, которому Петру еще предстоит долго учиться. — Но даже этих шапок нужно быть достойным. На пустой голове и корона будет сидеть как дурацкий колпак.
— Учиться-то поди нелегко, — вздохнул мальчик, молча согласившись с последним утверждением.
— Учиться всегда нелегко, парень, особенно если учишься полезному делу… Ладони-то уже в мозолях, — хохотнула мадам генерал, случайно заметив руки Петра. — Где нажил? Небось, на борту голландца упражнялся?
— Где нажил, там нажил, — дерзко ответил мальчишка, пряча руки за спину. — То мое дело.
— Юнга Михайлов, — не повышая голоса, но с явственно прозвеневшей стальной ноткой проговорила мадам генерал. — Если вы изволите дерзить капитану, у вас для этого должны быть веские основания. Либо предъявите их, либо примите положенное наказание за беспричинное нарушение субординации. Вам ясно?
— Ясно, — процедил сквозь зубы упрямый мальчишка. Ох, и не любит же он подчиняться…
— На корабле может быть только один капитан, парень. Запомни раз и навсегда.
Один из шкотов грот-брамселя вдруг дал слабину: видать, плохо закрепили. Здоровенный парус захлопал выпроставшимся краем, заплескался на ветру.
— Гаспар, мать твою! У тебя что, руки из задницы растут? — во всю глотку, не утратившую с годами ни капли своей мощи, заорала Галка. Она не хуже боцмана знала, кому в этой вахте было поручено крепить шкоты. А в следующий миг, словно приняв какое-то решение, вдруг обратилась к мальчишке: — Узлы вязать умеешь?