АМЕДЕО. Но… где ты был, папа?
ДЖЕННАРО (искренне). Не знаю. Если бы я хотел вам сказать, где был, я бы не смог… Садитесь-ка… (Кладет фуражку, сверток и жестянку на стул в глубине сцены и садится рядом с детьми напротив Амалии.) Так вот… Что вам сказать? Когда получили приказ об эвакуации прибрежной полосы на триста метров… За полтора часа вдруг: «Очистить!» (Амалии.) Ты помнишь? Народ с узлами, чемоданами…
АМАЛИЯ (вспоминая сцену). Как же…
ДЖЕННАРО. Я тогда проходил мимо тюрьмы. Возвращался из Фраттамаджоре, куда пошел забрать десять кило яблок и четыре кило хлеба… Четырнадцать километров с четырнадцатью кило на плечах… Что уж там говорить об усталости… (Как бы заключая.) Ладно! Па полпути я услышал, что будут бомбить с моря… «Бегите! В убежище!», «Бомбят с моря!», «Американские линкоры!», «Идите в убежище». Я подумал о тебе, о детях… Как мне идти в убежище? (С вызовом.) Пусть себе бомбят, думаю, откуда хотят… С моря, с неба, с земли, из-под земли… Я доберусь домой… Ну, я пошел… Четырнадцать кило за плечами… Не бросать же… Дорогу обстреливали со всех сторон… Это был ад кромешный. По крышам домов, через магазины, но водостокам… бежит народ… Пулеметы… Немцы… кругом валяются трупы… В этой суматохе меня кто-то саданул локтем. И я упал. Хлеб, яблоки — все рассыпалось. Ударился головой о землю, все здесь было содрано… (Показывает па затылок.) Помню, что эта рука была вся в крови… (Показывает левую руку, как будто она до сих пор в крови.) Слышу: все стреляют, тут я потерял сознание… (Вспомнив о своей ноше.) Не знаю уж, кто съел те яблоки… (Пауза.) Когда начал понимать, после того как пришел в сознание, почувствовал, будто кто-то придавил меня и душит, слышу голоса, люди кричат… Хочу пошевельнуться — и не могу… Ноги вроде есть, а не чувствую их… Думаю, может, я под развалинами убежища и на мне люди лежат… (Новое предположение вытесняет предыдущее.) Шум приближающегося поезда… Сначала далеко… Потом все ближе… А мое «убежище» куда-то мчится… Тогда я закрыл глаза, чтобы лучше слышать… Говорю: «Так, значит, это поезд?» Слышу шум колес… Поезд! Свет мелькнул и исчез, потом опять появился… Сколько времени это длилось… не знаю… Потом тишина… Понемногу становилось свободнее. Уже можно было пошевельнуться… Все светлее… все больше воздуха, можно дышать… Народ двигается… Сходит с поезда. И я сошел… Где я был? В какой стране? Понятия не имею! Перевязали мне рану в полевом лазарете, а через пару дней немецкий сержант спрашивает, что я умею делать… Я в страхе сразу подумал: «Если скажу, что я трамвайщик, он ответит… (пытаясь подражать сержанту, о котором говорит) здесь трамваев нет… Вы не нужны»… (Имитирует выстрел из автомата.) Та-та-та-та… и будь здоров…
АМЕДЕО (имея в виду нацистов). Они быстро разделываются!
ДЖЕННАРО. Огляделся я немного и говорю: «Я грузчик. Таскаю камни…» (Многозначительно, давая понять, какой тяжелой, изнурительной работой ему пришлось заниматься.) И потаскал же я камней, Ама… Без еды, без питья, под бомбежкой… Я ему поправился, он частенько подходил поговорить со мной… Я не понимал, что он мне говорил, и знай отвечал «да»… И так прошло три месяца… Потом я удрал вместе с несколькими неаполитанцами… Уговорились… Вдруг один оборачивается и говорит: «Святая мадонна, они в нас стреляют». «Пусть себе стреляют, говорю, лучше смерть!» Это была не жизнь, Ама!.. И так по ночам, поселок за поселком… (Замолкает, затем, как бы вспоминая про себя, устремив глаза в пространство.) И на телеге. И на подножках поездов… И пешком… Больше все пешком… Какое святотатство, Ама… Расстрелы, города разрушены, дети растеряны. А сколько убитых… И их и наших… И чего я только не повидал!.. (Он совсем поник, картины пережитого со всеми подробностями встают перед глазами.) А мертвые все одинаковы… (Пауза. Тоном все более взволнованным, как бы желая дать понять об изменении в его образе мыслей.) Ама… и вернулся я совсем другим. Ты помнишь, когда я пришел с той войны, что со мной было? Психом был, ссорился со всеми…
Амалия подтверждает.