Катена погладила ее по волосам щеткой.
— Синьора Марителла, — промолвила она, — вы очень крупно влипли. Если об этом узнает ваш муж, случится конец света — он его убьет!
Синьора Марителла оборвала Катену:
— Молчи, молчи, не говори мне больше ни слова, я не могу даже думать об этом, я слишком сильно влюблена. Он обращается со мной как с королевой, рядом с ним я чувствую себя Женщиной, а вот мой муж…
— Синьора, ваш муж ни в чем вам не отказывает, он всегда такой внимательный, — ответила Катена.
— Да, — перебила ее Марителла. — Но он не дает мне почувствовать себя настоящей женщиной… понимаешь, Катена… Женщиной.
Катена взяла меня на руки и, уходя, сказала:
— Понимаю… но будьте осторожны, очень осторожны. Вы знаете, если он обо всем узнает, случится страшное… Дон Дженнаро… он — босс… Ну, вы понимаете — «честь» и все такое… он вас убьет… будьте очень осторожны!
В коридоре нас остановил голос Дона Дженнаро:
— Эй, Катена! О чем это вы говорили с моей женой?
Катена побледнела и дрожащим голосом пробормотала:
— Ни о чем, Дон Дженна, ни о чем. Женская болтовня.
— Болтовня? Кате, будь умницей, иначе ты у меня станешь передвигаться на инвалидной коляске. Понятно? Будь умницей!
Дон Дженнаро ушел, оставив Катену в безмолвном замешательстве. Она сильно сжимала меня, так сильно, что мое повизгивание заставило ее вздрогнуть, и только тогда она поставила меня на пол. Я пошла за хозяином дома и обнаружила его говорящим шепотом по мобильному… так тихо, что даже мне не все было слышно.
— Сокровище, сокровище мое, я не могу говорить громче… нет, сегодня вечером нет… день рождения у девочки… как это у какой девочки? У моей дочери… и не злись, мы увидимся завтра… сокровище, я ведь женат… — Он повысил голос. — У меня есть жена и дети, я никогда не скрывал этого, чего ты хочешь от меня? Сейчас я приеду и так разукрашу твое личико.
Дон Дженнаро положил телефон в карман, взял пальто и уже было собрался уходить, но голос жены за дверью задержал его:
— Эй, Дженнаро… Да что происходит? К чему все эти крики… Что это?
— Ничего… Так, мужские дела — и, взяв меня на руки, добавил: — Я выведу собаку погулять.
Мы ушли, а когда оказались в джипе вдвоем, он завел длинный, нудный разговор о женщинах:
— Они все, как одна, проститутки… ни фига не понимают! — а потом, обращаясь ко мне: — Эй! Я ведь говорю именно с тобой, ты ведь собака, сучка… опять-таки женщина!
Мы приехали в район холмов Камалдоли. Дон Дженнаро припарковался рядом с небольшой виллой и без стука открыл дверь. Милая женщина, миниатюрная, испуганная, только открыла рот, как Дон Дженнаро начал осыпать ее пощечинами и оскорблениями. Потом оба ушли в спальню. Я ждала. Через несколько часов они вышли, нежно обнявшись. Он попросил у нее прощения за синяк под глазом, она погладила меня, и мы с Доном Дженнаро уехали.
— Вот видела, как надо с женщинами обращаться? Один пинок, одна пощечина — и они становятся ласковыми и покорными.
Внедорожник петлял по улочкам Неаполя, мы остановились перед кондитерской, Дон Дженнаро вышел из машины и зашел в магазин.
Спустя пару минут случилось светопреставление. В соседнем переулке две женщины ругались, перегнувшись через длинные, незаконно надстроенные балконы, уродующие фасады палаццо девятнадцатого века.
— Шалава, твой муженек донес на моего сыночка в полицию, и они отправили его в тюрьму!
А другая ей в ответ:
— Шлюха! А что, разве твой сынуля писает святой водой из пупка, что ли?
— Да твой благоверный еще хуже, чем Аббатемаджо,[9] он самый дерьмовый предатель!
— Эй, ты, безмозглая курица, мой муж — уважаемый человек. Прикуси свой гнилой язык, прежде чем говорить… и не забывай, что мы из порядочной семьи. Мы из близкой родни достойнейших каморристов, и если вы будете выкобениваться, то наши люди быстро научат вас, как надо себя вести.
Когда Дон Дженнаро вышел из кондитерской, женщины прекратили перепалку, вежливо поприветствовали его и удалились. Как только джип скрылся, у нас за спиной вновь раздались крики и посыпались ругательства. Когда мы вернулись домой, мы увидели синьору Марителлу с заплаканными глазами.
9
Первый преступник-каморрист, давший признания полиции, его имя стало нарицательным и означает «предатель».