Он резко повернулся, и тут его взгляд вновь скользнул по лицу Франчески.
– Ах, сударыня! Прошу прощения за то, что пришлось повысить голос, но эти макаронники!..
– Ни к чему, – девушка встала, дернула маленьким острым подбородком. – Это я прошу у вас прощения за неурочное вторжение. Я хотела убедиться, что с синьором де Гуаира не случилось беды. Маркиз Мисирилли – человек влиятельный и к тому же лучший фехтовальщик в Риме.
– Гм-м, – шевалье помрачнел. – А вы не знаете, сударыня, что предпочитает сей маркиз – шпагу или рапиру?
Я понял, что пора вмешаться.
– Дело не в этом.
Я подошел к столу, плеснул в кубок темно-красного, похожего на кровь вина, глотнул – и невольно поморщился.
– Между прочим, шевалье, с этим пойлом вас явно надули. Так вот, дело не в искусстве фехтования. Дуэли в Риме, как и во всем Папском Государстве строжайше запрещены. В лучшем случае – тюрьма лет на пять. Всем, в том числе и секундантам. Это в лучшем случае.
Я говорил, уже зная, каков будет ответ. На миг мне стало стыдно. Наивный голубоглазый шевалье готов поручиться для меня самым святым, что у него есть – дворянской честью. А я…
А я очень нуждаюсь в шпаге.
В надежной шпаге в надежных руках.
– Погодите! – я поднял руку, не давая дю Бартасу вставить слово. – Вы – изгнанник, эмигрант. Речь идет не просто о дворянском достоинстве. Поверьте, замок Святого Ангела ничем не лучше Бастилии.
При слове «Бастилия» шевалье невольно вздрогнул, но тут же гордо вздернул голову:
– Тем лучше, друг мой! Тем лучше!
– Вы оба ненормальные! – девушка топнула ногой, резко повернулась ко мне. – А вы!.. Разве… гидравликусам разрешены дуэли?
Я мысленно поблагодарил Коломбину за проявленный такт, мельком отметив, как брови достойного шевалье поползли вверх.
– Гидравликусам, – я вздохнул, – дуэли, конечно, не рекомендованы. Но эти синьоры иного языка не разумеют. Надо объясниться, иначе завтра они вновь пойдут срывать плащи и резать кошельки.
С людьми надо говорить так, чтобы тебя понимали – второе правило из тех, что записаны в нашем негласном Катехизисе. С японцами – по-японски, с персами – на фарси. Но язык – это лишь первый шаг, даже не шаг – шажок. У каждой нации, каждого сословия, города, селеньица – свои нравы, свои привычки. В славной Италии любят шумные праздники, в Богемии – кукольный театр, в Индии чтят брахманов, а по берегам великой реки Парагвай обожают музыку.
Мы, Общество Иисуса Сладчайшего – разведчики, легкая кавалерия. Нас понимают везде – и в этом наша сила.
Господа маркизы разумеют только язык дуэли, наречие шпаги, приставленной к горлу.
Ну что ж, побеседуем!
Синьора Франческа подошла к столу, нерешительно подняла кубок и, так и не отпив, резко поставила на место. По некрашеным доскам разлилась темно-красная лужица.
– Единственно, в чем вы правы, синьор де Гуаира, так это по поводу этого пойла. Честно говоря, не ожидала!
Я хотел переспросить, чего именно, но меня опередил шевалье.
– Помилуйте, прекрасная синьора! Мой друг де Гуаира повел себя как истинный дворянин!
– Я не синьора! – девушка сорвала с руки тонкую шелковую перчатку, скомкала, сжала в кулаке. – Я – актриса, синьор дю Бартас! Для этих ублюдков с голубой кровью – просто девка, о которую можно вытереть ноги. Да все вы, попы и дворяне, одинаковы!
– Помилуйте, синьора Франческа! – в отчаянии воззвал дю Бартас, от волнения даже не обратив внимания на «попов». – Эти негодяи – итальяшки! Смею вас заверить, что дворяне прекрасной Франции!..
– Я итальянка, синьор! Пойду, не надо меня провожать.
Я догнал ее уже в коридоре, но объясниться не удалось. В ее темных глазах был гнев и почему-то обида.
– Мне не нужна помощь, – отрезала она, не дослушав меня до конца. – Я думала, что помощь нужна вам, Адам… простите, синьор де Гуаира. Мне почему-то думалось, что… Но это не важно. Вы оказались таким, как и все прочие, да к тому же еще попом! Провожать меня не надо, на улице меня ждут Капитан и Доктор, у них два мушкетона и пистоли. Я теперь стала осторожна.
Я кивнул, одобряя подобные меры, однако же любопытство взяло верх.
– Не смею вас задерживать, Франческа, но… В чем я провинился? В том, что я священник и дворянин? В том, что я вызвал этого мерзавца на дуэль?
Она не стала отвечать. Дверь вновь хлопнула, на этот раз входная.
Бедняга Илочечонк и вправду оказался кругом виноват. Вот и пойми этих людей!
Прежде чем вернуться в комнату славного шевалье, я заглянул к себе, чтобы захватить кое-что из самого необходимого. Это «кое-что» я не собирался тащить с собой через океан. Я ехал налегке, оставив в Тринидаде даже гитару, о чем неоднократно жалел в пути. Но «кое-что» все-таки взял.
Уговорили.
Шевалье я застал за столом, с кубком в руке. При моем появлении он вздохнул и слегка скривился:
– Вы были правы, мой дорогой друг! Винишко – дрянь. Признаться, совершенно не разбираюсь в здешнем пойле. Ах, дорогой де Гуаира, если бы мы могли оказаться в моей Пикардии!.. Но у вас озабоченный вид! Не поссорились ли вы с вашей прекрасной подругой?
Я только развел руками.
– О, да! Эти женщины! – дю Бартас вновь вздохнул и закатил глаза. – Mort Dieu! Иногда встречаются такие тигрицы! Правда, ни одна из них даже во гневе не называла меня столь страшным словом…
Словом? Ах да, «гидравликус»!
– Однако же у синьоры Франчески совершенно превратное представление о нашем сословии. Боюсь, ей встречались не самые достойные жантильомы.
Я вспомнил ее рассказ об актрисе, которую нужно рассматривать только на сцене. Шевалье явно не ошибался.
– Но, дорогой де Гуаира! Нам надо решить много важных дел. Место, время, оружие… Знать бы, в чем этот маркизишка мастак! Шпага или рапира? А, может быть, палаш? Что скажете?
И вновь мне стало стыдно. Голодный эмигрант, не знающий, где пообедать, всей душой готов мне помочь. Просто так, без всякой выгоды.
Но мне нужна шпага!
Его шпага.
– Время и место – на их усмотрение, – я махнул рукой и присел к столу. – Но поскольку вызвали меня, выбор оружия за нами.
Он кивнул, лицо сразу же стало серьезным.
– Верно, мой друг! Посему вы должны крепко подумать. Parbleu! Знать бы, шпага или…
– Сарбакан.
«Кое-что», только что изъятое из моей дорожной сумы, с легким стуком легло на стол. Голубые глаза достойного шевалье моргнули, вначале непонимающе, затем – растерянно.
– Простите, это…
– Сарбакан, – подтвердил я. – Самый настоящий.
Дю Бартас покосился на стол, отодвинулся, вновь всмотрелся.
– Но ведь это же… дудочка!
То, что лежало перед ним, и в самом деле походило на музыкальный инструмент. Там, откуда я прибыл, братья часто брали с собой флейты, когда собирались в Прохладный Лес. На реке Парагвай любят музыку. Но у сарбакана особая мелодия.
– Сюда действительно дуют, – согласился я, беря со стола немудреное приспособление. – Дуть надо сильно и резко. Посмотрите на ставни. Там, наверху, пятно.
Шевалье, явно сбитый с толку, повернулся, вгляделся, вновь дернул ресницами.
– Там действительно пятно, мой друг, но…
Я поднес сарбакан к губам.
Дуть надо сильно.
Резко.
Звук был почти незаметен. Во всяком случае, для дю Бартаса. Прошла минута, затем – другая…
– Я вижу пятно, – растерянно проговорил шевалье. – Вижу! Однако, не сочтите за труд пояснить…
– Подойдите ближе, – посоветовал я. – Только, ради Господа, не трогайте руками!