Бесполезно. Я касалась тонких лапок, но при этом у меня было полноценное ощущение, что я собралась сдвинуть Бруклинский мост. Невероятно. Пёс ведь был не больше спаниеля, как такое возможно?
Тонкокостная гиря отвечать отказывалась, равно как и приближать меня к разгадке вопроса своего пола.
Между задних лап у него было гладенько. Даже бакулюмная кость отсутствовала. Но откуда-то я была почти полностью уверена, что это «он». То ли выражение мордашки, то ли странная поза, в которой он сидел…
Я отстранилась, плюхнувшись на кварцвиниловую плитку прачечной, и потёрла глаза. Вокруг пса витала какая-то дымка. Наверное, в этом всё же была виновата «чистота» дома.
Нет, я не могу, просто не могу его здесь оставить! Кто ещё сможет принять этого странного пёселя таким, какой он есть? А если его найдут те, кто вывел? Что тогда? Или – того хуже – Норман сдаст его в приют, те обратятся в ветклинику, а там отыщется достаточно амбициозный доктор, который рано или поздно расчленит это несчастное существо и распихает его по банкам «во имя науки».
Я затрясла головой, мечтая, чтобы эти мысли высыпались из моей черепной коробки раз и навсегда.
Пока я терзалась тягостными думами, пёс сидел на прежнем месте, в той же самой позе, созерцая мои потуги с таким умиротворением, будто я была каким-нибудь японским садом камней. Типа «О, а вот этот узор на песне выражает стремление художника достичь состояния внутренней гармонии».
Всё! Хватит!
– Норман? – окликнула подобравшего потеряшку парня я, выходя из прачечной и маня за собой собаку.
– А? Всё же решила взять, да? Ну ты это, молодец, – рука с аурой орехового соуса довольно бережно тронула моё плечо, – Я думаю, этот серый – славный парень. Ну то есть ты понимаешь, внешность не главное. Раз сам за тобой пошёл, станет хорошим другом.
– О, – признаться, тут я смела в совок все ожившие при виде этого подростка стереотипы, – Знаешь, моя мать, должно быть, взбесится, когда увидит, что я…
Норман фыркнул, почесав шею:
– Даже не грузись этим. Матери все поначалу «Ой, зверь в доме, фу, гадость, за ним ухаживать надо!», но потом свыкаются.
– Откуда ты знаешь?
Он усмехнулся, показав крупные зубы:
– Ну, у меня есть Узорчик.
– Кто? – не поняла я.
– Причина, по которой собакен не остаётся у меня, – Норман приоткрыл дверь в свою комнату.
Сначала я подумала, что это шутка. Муляж анаконды, висящий на перепорках кровати-чердака. Но когда этот муляж сладко зевнул головой размером с походной утюг, я, признаться, покрылась мурашками благоговения.
– Это мой Узорчик. Узорчик, поздоровайся, это… А, да, я о сих пор не знаю твоего имени.
– Кармен.
– Очень приятно, красивое имя. Узорчика можно гладить, я знаю, обычно девушки боятся змей, но…
– Почему бы и нет? – тут же, словно приняв вызов, вздёрнула голову я, – Я с удовольствием!
Страшно было только поначалу. Я коснулась тёплого узора чешуек болотно-зелёного цвета, бережно проводя по ним рукой:
– Странно, что люди считают змей скользкими. Он очень приятный на ощупь. И так блестит…
– Линька на днях была. Не могу поверить, что он так вымахал.
– Ты хорошо о нём заботишься, это видно, – я взглянула на Нормана с гораздо большей теплотой, так что он смущённо поскрёб затылок:
– Ну… Рос он сам, я, в основном, кормлю… Но вообще ты понимаешь, я бы и пса оставил, но это плохая идея. Узорчик может захотеть его съесть или сам пораниться при попытке сделать это, не говоря уже о нашем гривастом пришельце.
– Да-да, понимаю… О, милый, мы совсем о тебе забыли, – я подозвала пса и снова попробовала взять его на руки. Позвоночник издал протестующий хруст. Что за чертовщина творится с этой собакой, он не выглядит и наполовину таким тяжёлым!
– Ты в порядке? – Норман закрыл дверь в свою комнату, – Я должен был указать в объявлении, что он какой-то зашибись тяжёлый… Ты на чём добралась сюда?
– На велике, – мои пальцы, судя по ощущениям, разругались с суставами, и в ближайшее время собирались познакомить меня с последствиями.
– Я тебя довезу.
– Не-не, я…
– У меня даже заднее сидение под ним прогнулось, а уж от твоего велосипеда точно ничего не останется. Поверь, я знаю, о чём говорю.
Недооценила я этого хиппастого парня, совсем.
Норман не лгал ни на йоту: как только пёс запрыгнул, точнее, грациозно зашёл в салон потрёпанного, должно быть, доставшегося по наследству «Кадиллака», шины заметно присели.
– Никогда такого не видела, – не без опасений констатировала я, – А твоя машина выдержит?
Норман по-философски развёл руками:
– Сегодня сломается, завтра, какая разница? Давай лучше твой велик сложим. Дорогу покажешь?
Доехали мы без особых приключений, если забыть о натужном скрипе «Кадиллака» на поворотах. Увидев мой район, Норман не выказал никакого удивления; ничто не изменилось и в его тоне, когда он со мной прощался. Заметил только, что, раз дом большой, собаке будет где резвиться.
– И ещё, – напоследок оглянулся он, – Теперь этот пёсель – твоя ответственность. Я навещу вас как-нибудь, чтобы убедиться, что всё в порядке.
– Да, конечно, – от неожиданности даже выпрямилась по струнке я.
– Ладно. Бывай, – довольно кивнул Норман, выруливая на основную дорогу.
Теперь, оказавшись у порога, я, наконец, осознала, что наделала. Хохлатый и очень серьёзный (и очень тяжёлый) пёс, похожий на кошмарную лошадку-фалабеллу, тоже оглянулся на меня, пока я звенела связкой ключей.
– Что ж, – я приоткрыла дверь, выжав из себя «я-боюсь-последствий» улыбку, – Добро пожаловать домой.
– А. Ну шикарно. Больше могу не прятаться, – тут же раздалось в ответ.
Я не подпрыгнула, не вскрикнула, не завизжала – я слишком была в шоке для такого рода реакций. Моя голова повернулась к собаке с какой-то ломаной грацией неисправного шарнира. В комплекте с выпученными глазами, куда ж без них.
– А теперь я попрошу тебя не орать, – мой найдёныш снова принял позу суслика-часового, зайдя в прихожую. Пасть он не открывал, но я почему-то была уверена, что говорит именно он. Слегка шипящий, но притом очень «правильный» акцент. Будто у простуженного выпускника Оксфорда.
Чёрт его знает, почему я уделила столько времени разбору слов вместо того, чтобы восхититься, что моя собака, как оказалось, разговаривает. Когда я уже составила какой-никакой, но план, начинающийся воплем и заканчивающийся красочным обмороком, приведённый мною зверь начал меняться, да так, что я сразу поняла, почему он казался таким тяжёлым и что за облачко тумана было вокруг него.
Внутри меня орала благим матом сирена тревоги, а я, оцепенев, глядела на то, как напротив происходила неведомая биологическая разархивация. Пёс, оказавшийся чем угодно, но не псом, раздувался, словно резиновая лодка, и совсем скоро дорос до добрых двух метров в высоту, опустив ко мне острое рыло покрытого шерстью аллигатора:
– Так-то лучше.
– Д… да, пожалуй, – криво улыбнувшись от шока, исторгла из глубин лёгких я, – По… полагаю, есть ты меня не собираешься?
– Ах, Кармен, – массивное чудище расположилось поудобнее, уложив передние когтистые лапы на колени, – Мне сообщили, что ты достаточно умна для того, чтобы понимать очевидное: инопланетным формам жизни не должна подходить диета из людей.
– А… – я пыталась найти подходящее место для взгляда, в итоге остановившись аккурат между двумя бельмами глаз, – Так… чем обязана?
Он протяжно фыркнул:
– Имя.
– Имя?
– Ты едва ли сможешь произнести моё настоящее имя.
(какого бодуна я ещё не в обмороке, спрашивается?)
– Что ж, – я по привычке потёрла подбородок указательным пальцем, заметив, что колени окончательно перестали трястись, – Мне всегда нравилось имя Валентино. Что скажешь?