Когда стало окончательно ясно, что проще научиться парить вместе с птицами, чем переубедить преисполненного неукротимой отваги просветителя, его товарищей охватило уныние. Если речь в их тесном кругу по случайности заходила о будущем, то тут же воцарялось скорбное молчание, хотя ранее оно вдохновляло, дарило надежду и потому живописалось в самых ярких красках. Заметив эту перемену, Эрбин обратился одним из волшебных безветренных вечеров к расположившимся возле устремляющегося тающими искрами в темное небо костра единомышленникам.
— К чему печалиться, друзья? Нам выпало великое счастье сделать правильный выбор и встать на светлую сторону в извечной борьбе добра со злом. Наши небесные предки возликовали уже тот момент, когда мы одержали главную победу — над самими собой. Поэтому будьте благодарны всему в мироздании, а особенно своим гонителям, чье преследование помогло каждому раскрыть в себе лучшие качества!
Какое-то время собравшиеся молчали, обдумывая сказанное под мирное потрескивание костра и дальний плачь лесной птицы, пока светловолосая девушка по имени Сцилла тихо не произнесла:
— И все же невозможно наблюдать, как ты с невозмутимым спокойствием собираешься отдать себя на растерзание хищникам. Мне кажется, будто я соучастница готовящейся казни.
— Никто не обещал нам легкой прогулки в самом начале пути. Иногда приходится делать трудный выбор между плохим и очень плохим, — спокойно ответил Эрбин, бросив на съедение ненасытному пламени сухую ветку. — В любом случае жалеть нужно тех, кому жажда золота и безграничной власти застила глаза. Быстротечное время вскоре отберет у злодеев все награбленное вместе с иллюзиями, а вечность их встретит запертыми вратами в обитель предков, людским презрением и холодным равнодушием Богов. Мы же всегда можем утешиться одним только тем, что бьющиеся за правду обретают бессмертие в своих подвигах, которые воспевают потомки.
— Как одолеть разжиревших дворцовых крыс, если они под надежной охраной своих до зубов вооруженных псов? Только утопить их в собственной крови, самим достав клинки из ножен и призвав к восстанию людей, — задался вопросом старый моряк Гортензий Шрейер и тут же сам на него ответил.
— Призывать к кровопролитию я не имею морального права хотя бы потому, что моя ладонь никогда не сжимала рукоять меча. К тому же я, может быть наивно, но искренне верю в разум людей, большинству которых страшна сама мысль о братоубийственной сваре в государстве. Нам следует не разжигать кровавую междоусобицу, а продолжать использовать малейшую возможность для того, чтобы достучаться до сердец еще многих находящихся в неведении жителей королевства. Повелители не смогут повелевать, если будут повсеместно презираемы, — без замешательства отрезал Гавальдо.
Он тяготел к мировой истории с юных лет и хорошо знал, с какой легкостью по призыву безрассудных вожаков начинались свирепые бунты, которые чаще всего жестоко подавлялись хорошо обученным, дисциплинированным и прошедшим горнило сражений войском. Даже если мятежникам и удавалось захватить власть, то вызванный к жизни из самых благородных побуждений вечно голодный дух безудержного насилия продолжал требовать себе еще больших жертвоприношений, отчего новый порядок вскоре становился куда жестче прежнего, пока в конце концов не пожирал установивших его предводителей. Даже на самого Гавальдо грубая сила или принуждение крайне редко оказывали должное влияние, чего нельзя было сказать о прочих методах воздействия. К примеру, в детстве он плохо усваивал заморские слова и выражения, несмотря на строгое требование учителя их вызубрить. Когда же ребятам стали рассказывать о путешествиях в дальние страны, увлеченный захватывающими историями маленький Эрбин помимо иноземных фраз в скором времени выучил причудливые название далеких городов, морских проливов и разбросанных по океану островов.
— Раз такое дело, мы отправимся вместе с тобой, чтобы разделить все испытания и по возможности с достоинством их выдержать, — заключил бывший скупщик краденого, а ныне беглый галерный гребец Аурелиан Менье.