— Вдох сильный, выдох поспокойнее, Аглая!
Я старалась, но в конце концов бросила и начала наблюдать за другими. С ними происходили странные вещи — по мере усиления дыхания лица пациентов менялись, а тела начинали жить своей собственной жизнью, никак не связанной с его обладателем. Правнучка цареубийцы сидела рядом и, вне сомнений, переживала оргазм — сомкнуто-мучительное выражение лица сменилось таким блаженным облегчением, что мне стало стыдно на нее смотреть. Одинокий Павлик стонал, как немецкий порнографический актер, и на голубом трико расплывалось неровное темное пятно.
Я вскочила, неловко подвернув ногу: суровая боль захватила лодыжку в кольцо. Эсэс поймала мою руку:
— Аглая, останься. Оргазмический опыт — вполне нормальное явление в голлотропке. Мы высвобождаем все наши травмы, отпускаем себя на волю. Ты не представляешь, какие перед тобой откроются возможности! В реальной жизни невозможно испытать такое… Доверься мне!
Ласково, но властно Эсэс вовлекла меня обратно в круг, и я закрыла глаза, чтобы не видеть, как пациенты высвобождают свои травмы.
Сеанс дыхания шел почти час, после чего Эсэс раздала нам бумагу с фломастерами и приказала изобразить впечатления после путешествия. Я нарисовала кукиш, тогда как у моих соседей били фонтаны и шумели водопады — красного цвета.
Полумертвая, добралась я до своей палаты: теперь она показалась мне спасительным оазисом тишины. Уткнулась носом в наволочку бугристой подушки: маленькое желтое перо выбралось наружу и дрожало прямо перед глазами.
— Ругаева, у тебя завтра консультация психолога, собирайся сразу после обеда. — В двери торчала медсестра. — И не забудь лекарства.
Она положила мне в ладонь две красненькие, одну желтую и три белые таблетки. Я дождалась, пока медсестра уйдет, и выкинула разноцветную гадость в свой личный унитаз.
Каждое утро я просыпалась в надежде очутиться подальше от клиники «Роща», но взгляд ловил ехидные покачивания трехцветной шторы: черной от пыли понизу, грязновато-желтой в середине, выбеленной трудолюбивым солнцем сверху. Потом взгляд спускался до полуострова серебристой, серой, ребристой батареи и останавливался на моей собственной руке — противно бледной, в голубых разводах жилок на запястье. В такие минуты мне хотелось уснуть вечным сном, но медсестра уже кричала в коридоре про завтрак, я покорно поднималась, и штора с батареей аплодировали издевательски бурно.
Может, я в самом деле сходила с ума или уже сошла с него незаметно для себя самой? Этими смелыми мыслями я делилась с Алешей, который бывал в клинике дважды в неделю. Он регулярно созванивался с Эсэс, и докторица советовала родственникам воздерживаться от контактов со мной — так мне якобы будет легче восстанавливаться после невроза.
— Я подумал, что мне можно приезжать — ведь мы совсем недавно породнились, — говорил Алеша и нервно крутил на шее толстую золотую веревку.
Зять расспрашивал о лечении, но хвастаться было нечем. Дышать всем телом я не научилась, рибефинг вызывал у меня жуткие спазмы брезгливости, а телесно ориентированная терапия, которая была коньком Эсэс, оказалась под запретом из-за больной ноги. В душевных метаниях я недооценила тот вывих и только к вечеру почувствовала, что правая нога ниже колена охвачена жаркой болью. Вывих вправили в медпункте, и здешний доктор ощущал свою второстепенность в сравнении с коллегами-психотерапевтами. На «телеске» он поставил крест не без удовольствия. Я довольно сильно прихрамывала, а Эсэс не скрывала разочарования. Она воспринимала мое бунтующее сознание как вызов профессиональной гордости.
Рибефинг, рассказывала я Алеше, это сумасшествие в дистиллированном виде. Наша маленькая группа делилась на пары (мне всегда доставался ужасный лысый Миша), и каждый помогал партнеру заново «родиться» на свет. Миша был моим младенцем, а я его чуткой матерью. Младенец бурно дышал каждой клеточкой пятидесятилетнего тела, освобождался от «мышечных панцирей», кричал, брыкался, слюнявил пальцы, а я должна была бережно и ласково «принимать» его появление на свет. Другие пары справлялись с заданием куда лучше нашей: Наташа поглаживала Зину, скрутившую немаленькое тело в ракушку, поглаживала ее темные с проседью кудри, пока Зина тихо выла, путешествуя по «родовым» путям. Павлик был заботливой матерью для Яны — она самой первой из всех вошла в странный транс и не спешила, судя по всему, обратно. А вот Мише с родительницей категорически не везло: меня мутило при одном только взгляде на его лысину, и вообще все это очень напоминало изнасилование, каким я его себе теоретически представляю.