К обеду подавали загорелые кусочки рябчиков и копалух, плавающие в густом теплом море соуса, с бусинками брусники на берегу… Я вспоминала вчерашний запах крови и закрывала рот руками: отец обиженно хмурился. Сильнее всех я жалела вальдшнепов — их крошечные, недоразвитые тельца походили на воробьиные. Радостная Сашенька показывала крошечные темные шарики, застрявшие в птичьем мясе, и теперь я хорошо понимала, что чувствует «лесная курица», когда в нее прилетал заряд дроби… Подстреленная, сидела я в кухне своей сестры, безвольно склонив голову набок. Вновь и вновь пыталась укрыться за детскими воспоминаниями и думала: уж лучше бы мы снова мыли вместе бесконечные отцовские сапоги…
— Ты уверена, что Алеше нужно знать об этом?
Сашенька сказала, что не сможет жить с таким грехом на душе, ее снова стало рвать словами. Она говорила долго, захлебывалась, плакала, а когда наконец, устав, замолчала, в кухне появился Алеша, бледный, как античная статуя. Скорее Дионис, нежели Персей, и стало ясно, что рассказывать ему ничего уже не нужно.
Глава 14. Юродивая
Артему казалось, будто он не в Москве был, а на Луне, и не семь дней, а семь лет — так сильно все изменилось в епархии. Священники быстро целовались при встрече и тут же разбегались, чтобы не выяснять дальнейшим разговором: кто с кем и кто за кого. Артем поймал за рукав приближенного владыки, но тот только руками замахал: «Некогда мне, отец, некогда!» Сотрудники епархиальной пресс-службы вглядывались в мониторы так пристально, словно бы там было начертано их будущее. Артем направился к храму и, уже почти вступив на паперть, захватил боковым зрением высокую фигуру: владыка медленно шел между старых могил. Рядом шагала старуха нищенка, над лицом которой вволю поглумилась неизвестная Артему болезнь. Вначале он хотел догнать странную парочку, но сам себя остановил: вдруг эта беседа важна для епископа?..
…У храма Всех Святых старуха объявилась перед прошлогодней Пасхой: среди прочего нищего люда, сидящего на ящиках и раскладных табуретах, страшно выделялось синее лицо, походившее на гроздь переспелого винограда. Казалось, ни глаз, ни рта, ни носа нет у старухи, только кучка набрякших черных мешочков — зрелище настолько отвратительное, что выдерживать его могли только сильные нервами люди. Или дети — те с упоением разглядывали выставленное напоказ уродство.
В Артеме, помнится, зашевелилась тогда нехристианская мысль, что уродливая нищенка портит светлый праздник, распугивая прихожан. Никто не знал имени старухи, да никто ею особенно и не заботился — нищенка и нищенка. Было у нее, впрочем, еще одно отличие от коллег по табуретам: она не поднимала баночку кверху и не кланялась, ожидая подаяния. Артем вдруг вспомнил, что и баночки никакой у нее, кажется, не было. Уродливая старуха сидела чуть в сторонке и бубнила что-то невнятное. То есть, может быть, внятное, да вот только никто не прислушивался: на нищенку и смотреть-то было страшно, а уж разговаривать с ней… К этому сподвигся только владыка. Артем видел однажды, как старуха шла с епископом к соборному дому. Владыка слушал ее с большим почтением, он мало кого так слушал. Когда отец Артемий осмелился спросить про старуху, архиерей улыбнулся: «Бабушка не простая. Юродивая».
Больше ничего объяснять не стал.
Артем спрятался за самую широкую сосну и, приникнув лицом к душистой смоляной коре, смотрел на странную пару. Казалось, будто епископ смотрит на старуху снизу вверх, и хотя это был обман зрения — был он при этом весьма убедительным. Оба ходили бесцельными кругами, аккуратно огибали присыпанные снегом холмики, увенчанные какой крестом, какой — жестяной звездой, какой — серым камнем с золоченой гравировкой… Ни епископ, ни старуха словно не замечали тяжелых небес, серой кучей придавивших кладбище, или настырных ворон, разбивших лагерь на сосновых лапах; не замечали ничего вокруг себя, и по всему выходило, что гуляют они для того, чтобы беседовать, а не наоборот.
День случился холодный — даже для ноября чересчур. Артем не успел разжиться зимней рясой и чувствовал, как тело каменеет от мороза. Приложил озябшую, не желавшую разгибаться из теплого кулака ладонь к сосновой шкуре, услышал, как дышит дерево под пальцами.
Прописав очередной круг по снегу, парочка остановилась невдалеке от Артема, но ветер уносил слова в сторону. Когда говорила старуха, черные ягоды на ее лице раскачивались из стороны в сторону.