В музее гид показал нам макет Солнечной системы. Селиан крутит планеты на орбитах, словно жемчужины на ниточке, и вдруг спрашивает: «Почему все так восхищаются Тихо Браге, если он не верил в революционные идеи Коперника?» Молодой швед ему улыбается: «На самом деле он принял его идеи, когда занимался своей гео- и гелиоцентрической системой, однако под вопросом остались некоторые античные модели, подразумевающие, что на Птолемее все заканчивается. Браге не любил догматы, он предпочитал наблюдать, так он выстроил современную астрономию, понимаешь?»
Я мысленно благодарю этого гида с обворожительным акцентом. Идеальный собеседник для Селиана, которому всегда нужна тысяча уточнений.
Гид продолжает: в тысяча пятьсот семьдесят втором году Тихо Браге открыл новую звезду в созвездии Кассиопеи, ее никогда не отмечали на картах, хотя она ярче Венеры. Он месяцами изучал великолепный оттенок этой удивительной звезды, растворяющейся в лазури. В дневнике он писал: «Седьмой день месяца марта 1574: новая звезда потерялась в бесконечности. Свежий ветер, деревья слегка покачиваются, ночь светла; Кассиопея обрела свой привычный облик. Новая звезда стерлась, вероятно, навсегда».
Браге не знает: то, что он наблюдал за семь тысяч пятьсот световых лет от нас, — послесвечение исчезнувшей звезды, и те самые изменчивые оттенки — следы ее взрыва. Браге не предполагал, что таким образом, измерив звезду с помощью самолично изобретенного секста, докажет подвижность надлунного мира, его способность меняться, которую на протяжении более двух тысяч лет отвергали.
Спустя пять лет изучение траектории кометы заставит его понять, что планеты вовсе не расположены на знаменитых хрустальных сферах Аристотеля…
«Прозрачный», «хрустальный», «небесный» — всякий раз я поражаюсь тому, какие это гармоничные слова. Может быть, античные ученые думали, что звезды обитают в идеальном вечном мире.
Одна дата на стене вызывает у меня дрожь. Смерть Джордано Бруно, преданного инквизиции, казненного, сожженного на Кампо-деи-Фиори в Риме семнадцатого февраля тысяча шестисотого года за гилозоизм и многое другое. После Магеллана, совершившего кругосветное путешествие, Коперника, сместившего центр пространства, и Браге, чьи теории поставили с ног на голову всю науку, Небеса простерлись повсюду, а Церковь со своими постулатами начала дрожать мелкой дрожью.
Перед смертью Джордано Бруно написал эпитафию, и каждое слово осталось в истории:
Выходя из музея, я думаю о том, сколько препятствий преодолел Тихо Браге в юности, когда решил посвятить себя небесной науке. Я сажусь на скамейку рядом с Селианом и возвращаюсь к идее этой слабости, странности, ставшей силой. Он не отвечает, но сжимает мою руку. Два пожатия означают: я тебя люблю. А затем: «Пойдем дальше?»
В нескольких метрах от орлиного гнезда Браге строит «звездный замок» Стьернеборг — подземную обсерваторию, чьи инструменты помогут нарисовать еще более подробную карту неба, поправить ошибки предыдущих астрономов, совершенные, в частности, из-за неустойчивых столов и несовершенства оборудования, которые со времен Античности не сильно менялись. В эту лабораторию вел подземный ход, а над ним возвышались медные купола, будто грибы. В подземной обсерватории, защищенной от всех ветров, Браге установил бронзовый глобус, на котором было видно расположение звезд, еще там имелись азимутальный круг, астролябия, секстанты, огромный настенный квадрант и латунные сферы. Три вида часов показывали часы, минуты, секунды, поскольку ничто в мире не интересовало великого астронома так, как время.