Внезапно на профессора накатывает усталость. Я киваю и улыбаюсь. Значит, Джон Флорио.
Селиан
Бьёрн и Сольвейг ведут нас в лес. Они хотят что-то показать: розовые цветы, крохотные колокольчики, которые распустились за день.
Сольвейг говорит, что после летнего солнцестояния, пока бабушка собирает травы в Сен-Жане, лесной мох на всем острове на несколько дней становится розовым. Бьёрн прибавляет, что этот цветок всегда был его любимым, потому что его название совпадает с именем матери или скорее наоборот: линнея северная.
Я сажусь, чтобы посмотреть, как в подлеске распускаются колокольчики. Мама говорит, что сходит за акварелью, хочет нарисовать эти цветы.
Сольвейг показала нам на западном пляже скалы с доисторическими гравюрами. Некоторые островитяне утверждают, что при свете луны изображения древних богов сияют. Археологи толком ничего не знают о том, чья невидимая рука нарисовала эти странные неземные фигурки «на сумрачном потолке мира». Удивительное место, где человечество хранит свои тайны в огромном камне.
Вот мы и пришли. Тонкая песчаная полоска вдоль пастбищ и скал напротив моря. Я подхожу и кладу руку на гладкую плиту, отполированную ледниками. Прижимаюсь к ней. Мои губы касаются камня. Селиан гримасничает и спрашивает, как на вкус. Водоросли и соль, неудивительно. Он смеется. С другой стороны скалы он находит знак в форме солнца и другой, похожий на лошадь, а может, на созвездие? Близнецы?
Во время пикника заходит разговор о Солнечной системе. Все-таки странно, что Тихо Браге назвал свою мечту Ураниборгом, учитывая, что следующая планета, открытая два столетия спустя в созвездии Близнецов и символически связывающая его с братом, называлась Уран… Селиан считает забавным, что спутники газовой планеты были названы именами персонажей Шекспира: «Ураниборг — Тихо Браге — Гамлет — Уран — названия спутников… интересно, как все закольцовывается». Он просто болтает, прогуливаясь между скалами.
Вечером, с террасы глядя на свет в окне профессора, я думаю о постоянной связи между небом, островом и Шекспиром. Я думаю о том, фигурировал ли в каталоге Браге Уран, гигантская звезда, долгое время считавшаяся тусклой. Еще я не понимаю, почему ни я, ни профессор не обсуждали эти совпадения. Может, для того, чтобы озвучить очевидное, надо обладать детской непосредственностью.
«С тех пор, как мы приехали, ты как язык проглотил».
Я подтруниваю над серьезностью Селиана, а он смотрит на меня грозно: «Мама!» Ладно, прости, больше ни слова, обещаю.
С тех пор, как мы на острове, я поражаюсь спокойствию моего сына, способного часами сидеть, опираясь на локти, с биноклем — в ожидании зверя, появления которого никто не гарантировал. Вот уже несколько дней Селиан следит за неизвестной птицей, которая таскает веточки с соседнего поля. Если она появится снова, он ее сфотографирует, чтобы опознать. Когда мы останавливаемся, он шепчет: «Сейчас на нас смотрят глаза самых разных животных».
Мало кто из взрослых испытывает такую радость при встрече с природой: поэты, художники, ботаники и фотографы-анималисты, которыми Селиан увлечен… Я ложусь в траве на живот, чтобы узнать о мире флоры и фауны побольше и благодаря сыну почувствовать неразрывную связь с миром, которую чуть не утратила. Я лежу на животе и тоже жду птицу.
Видеть невидимое… Я годами думала о драматической судьбе Тихо Браге, целыми днями крутила педали в поисках сокровищ и обломков, которые всегда остаются после великих людей и связывают их с местами. И этот лес, простирающийся насколько хватает глаз в лучах Вена, и это лето, проведенное в компании Селиана, всегда будут в моей памяти местами Тихо Браге. Лишь пристально вглядевшись в события, в неподвижность пейзажа, я наконец поняла, что меня так привлекало в истории Тихо Браге, что завораживало меня больше, чем невероятный замок, золотой нос или научные открытия: он сумел увидеть в небе то, что никто не видел.
И я вновь представила себе этого большого тридцатилетнего датчанина в башне, с совой на плече, созерцающего никем никогда не замеченную голубоватую звезду, высчитывая ее точное расположение, прежде чем все записать на небесном глобусе, которому посвятил жизнь. Этот искалеченный человек с зияющей дырой внутри лучше других знал, что «видно, звезды, //Да звезды в небе нами управляют»[2].
Бьёрн сказал, что лучшие воспоминания о дедушке связаны с вечерами, когда тот возил его рыбачить при свете луны. Теперь островитяне больше не выходят в море ночью, и огоньки фонарей не притягивают рыб. Теперь на воде одни влюбленные.