– И все же он может принести пользу. Твой отец желает афинянам добра.
– Да, если они будут плясать под его дудку.
– Ну уж. Можно подумать, что он собирается установить тиранию. Вот когда во времена моего отца Афины захватили спартанцы, они действительно так и поступили. Ты достаточно прилежен в истории, когда у тебя появляется на то желание. Уже при Агамемноне, бывшем верховным царем, у эллинов был предводитель воинства – город или человек. Как созвали рать под стены Трои? Как были изгнаны варвары во время войны с Ксерксом? И только теперь, в наши дни, они препираются и грызутся, как дворняжки, и ни один не может возглавить Элладу.
– Нельзя заставить быть благородным, чувство чести не вобьешь палкой. Они не изменятся за несколько лет, из-за нескольких побед отца.
– Два поколения подряд идет истребление всего лучшего. По моему мнению, и афиняне, и спартанцы навлекли на себя проклятие Аполлона, отдав свои войска внаем фокейцам. Они прекрасно знали, каким золотом им заплатили. И куда бы это золото ни пришло, оно приносит смерть и разрушение, и этому не видно конца. Но твой отец встал на сторону бога, и посмотри, как он преуспел. Так говорит Греция. Кто более достоин скипетра вождя? Скипетра, который когда-нибудь перейдет к тебе.
– Я бы предпочел… – медленно начал мальчик. – Ох, смотри, послы проехали Священную Рощу, они уже почти в городе. Скорее, идем же!
Когда Александр и старик, по колено в грязи, седлали лошадей во дворе конюшни, Феникс посоветовал:
– Хорошенько надвинь капюшон. Послы увидят тебя на аудиенции. Не нужно, чтобы они узнали тебя в рыскающем по улицам мальчике, который глазеет на них, как простой крестьянин. Чего ты вообще ожидаешь от этой затеи, не берусь даже гадать.
Они осадили лошадей на узкой тропе перед святилищем Геракла. Набухшие, полураспустившиеся почки каштанов казались бронзовыми на фоне бледных дождевых облаков, сквозь которые процеживался лунный свет. Факелы верховых, догоревшие почти до основания, медленно, словно всадники ехали на мулах, плыли в недвижном воздухе. В свете факелов был виден глава посольства, сопровождаемый Антипатром. Александр узнал бы ширококостного бородатого вояку, даже если бы тот закутался по примеру остальных. Антипатр же только что вернулся из Фракии, и промозглая ночь казалась ему теплой.
Следом, должно быть, трусил Филократ: бесформенное тело, обернутое в сто одежек; между плащом и петасом поблескивают злобные шныряющие глазки. Предатель, яд души которого должен сочиться из всех пор.
По изяществу следующего всадника мальчик узнал в нем Аристодема. Достаточно торжественно для такого посольства.
Александр пробежал взглядом по веренице всадников. Большинство из них вытягивали шеи, выглядывая из-под мягких полей петасов, чтобы вовремя увидеть, где копыто лошади может увязнуть в грязи. Ближе к хвосту кавалькады, прямо, как солдат, сидел в седле высокий, хорошо сложенный грек. Он казался не молодым и не старым; в свете факела были видны короткая борода и решительный профиль. Когда он проехал, мальчик посмотрел вслед, сравнивая увиденное лицо с тем, которое являлось ему в мечтах. Он видел великого Гектора, который еще не успеет состариться к тому времени, когда Ахилл возмужает и выйдет сразиться с ним.
Демосфен[39], сын Демосфена из дема Пеании, проснулся в царском гостевом доме с первыми лучами солнца. Он приподнял голову и огляделся. Комната поражала своим великолепием. Зеленый мраморный пол; позолоченные капители на пилястрах у дверей и окон; скамейка для одежды, инкрустированная слоновой костью; ночной горшок из италийского фаянса с рельефными гирляндами. Дождь перестал, но за окном гуляли бурные порывы ледяного ветра. Демосфен спал под тремя одеялами, и он не отказался бы еще от трех. Он проснулся по нужде, но горшок стоял у противоположной стены. Ковра на полу не было. Демосфен помедлил, обхватив себя за плечи скрещенными руками. Ему было неуютно. Сглотнув, он почувствовал, как першит в горле. Опасения, зародившиеся во время поездки верхом, сбылись: в этот великий день он вступал простуженным.
С тоской подумал Демосфен о своем уютном афинском доме, где Кикн, его раб-перс, сходил бы за одеялами, поднес горшок и сварил горячее питье из вина с медом и травами, смягчающее и настраивающее горло. Теперь же он лежал один, больной, посреди варварской роскоши, совсем как Еврипид, встретивший здесь свой конец. Не станет ли он сам еще одной жертвой, принесенной этой грубой земле, породившей разбойников и тиранов, этим скалам, в которых свил себе гнездо черный коршун, реющий над Элладой, готовый ее пожрать, камнем бросающийся на каждый город, который ослаб, совершил промах или изнемог в войне.
39