Он отнес ребенка вниз, сел у основания лестницы и, держа Александра на коленях, осмотрел при свете факела, воткнутого в кольцо на стене. Ребенок весь окостенел, глаза его закатились так, что видны были одни белки.
«О боги преисподней, – думал юноша, – что же мне делать? Если я покину пост, начальник стражи пустит мне кровь. Если сын царя умрет у меня на руках, меня убьет царь». Как-то ночью в прошлом году, еще до появления нового фаворита, Филипп поглядывал в его сторону, но Эгис притворился, что ничего не замечает. Сейчас он увидел слишком много: жизнь его, пожалуй, не стоит и мешочка бобов.
Губы ребенка посинели. Эгис достал толстый шерстяной плащ, приготовленный для холодных предрассветных часов, и закутал Александра, стараясь не причинить ему боль своим жестким панцирем.
– Ну же, – сказал он встревоженно, – ну же, послушай, все хорошо.
Казалось, ребенок не дышит. Что делать? Отхлестать его по щекам, как женщину, зашедшуюся в истерическом припадке? Это, скорее всего, добьет малыша окончательно.
Веки ребенка дрогнули, взгляд стал осмысленным. Он тяжело вздохнул и испустил пронзительный крик.
С глубоким облегчением Эгис ослабил плащ на дергающемся тельце. Он ласково бормотал и приговаривал над ребенком, как над испуганной лошадью, не сдерживая его слишком сильно, но давая почувствовать твердую руку. В комнате наверху родители мальчугана осыпали друг друга проклятиями. Через какое-то время – Эгис не считал минуты, в запасе у него была вся ночь – брань стихла, и ребенок заплакал, но плакал не слишком долго. Придя в себя, он успокоился. Александр лежал, покусывая нижнюю губу, сглатывая и вглядываясь снизу вверх в лицо Эгиса. Страж попытался вспомнить, сколько мальчику лет.
– Все хорошо, мой юный господин, – сказал Эгис мягко, тронутый недетской борьбой чувств на личике ребенка. Он отер его плащом и поцеловал, пытаясь представить, на что будет похож этот прелестный мальчик, когда станет достаточно взрослым для любви. – Давай, сладкий мой, будем стоять на часах вместе. Мы приглядим друг за другом, верно?
Эгис обнял ребенка и стал ласково гладить. Прошло какое-то время, и тишина, тепло, скрытая чувственность в заботе юноши, смутное сознание того, что им скорее восхищаются, чем жалеют, понемногу ослабили чудовищную боль, пронзившую, казалось, все существо малыша. Рана стала затягиваться, оставляя невидимые рубцы.
Вскоре ребенок высунул из складок плаща голову и огляделся:
– Где моя Тихе?
О чем это он? Почему призывает свою судьбу? Увидев озадаченное лицо Эгиса, Александр добавил:
– Моя змея, мой демон. Куда она уползла?
– А, твоя змея, та, что приносит счастье? – Эгис считал любимцев царицы крайне мерзкими тварями. – Она спряталась ненадолго, скоро вернется. – Страж плотнее укутал ребенка; тот дрожал. – Не принимай все, что случилось, близко к сердцу, твой отец не хотел оскорбить тебя. Просто вино говорило в нем. А сколько тычков и оплеух получил я от своего!
– Когда я вырасту… – Мальчик замолк и принялся считать, загибая пальцы. – Когда я вырасту, то убью его.
Эгис присвистнул:
– Ш-ш! Не говори так. Это противно богам – за убийство отца тебя будут преследовать эринии[9], где бы ты ни был. – Он принялся описывать эриний, но запнулся, когда увидел, что глаза ребенка расширились. Сказанного вполне достаточно. – Мы получаем пинки, пока молоды, и учимся терпеть боль, которая ждет нас на войне. Ну-ка, отодвинься. Взгляни, что я получил, когда в первый раз сражался с иллирийцами.
Эгис откинул с бедра подол короткого хитона из красной шерсти и показал длинный зазубренный рубец с вмятиной, оставшейся там, где наконечник копья рассек плоть почти до кости. Мальчик с уважением посмотрел на шрам и потрогал его пальцем.
– А теперь, – продолжил Эгис, одергивая подол, – можешь представить, как это больно. И что не позволило мне заскулить и покрыть себя позором перед товарищами? Отцовские оплеухи. Парень, изуродовавший меня, никому не успел похвастаться. Он был моим первым убитым врагом. Когда я показал своему отцу его голову, отец подарил мне перевязь для меча, взамен детского ремешка. А ремешок он посвятил богам и устроил пиршество для всей родни.
Эгис замолчал и кинул взгляд в сторону коридора. Кто-нибудь пройдет наконец мимо? Ребенка давно пора отнести в постель.
– Ты не видишь моей Тихе? – спросил Александр.
– Она где-то рядом. Это домашняя змея. Они не уползают далеко. Вот увидишь, она вернется за своим молоком. Не каждый мальчик может приручить змею. Я бы даже сказал, что в тебе говорит кровь Геракла[10].