На поле Александр придержал Букефала. Конь тяжело дышал и тряс уздечкой. Мальчик сидел свободно, приняв рекомендуемую Ксенофонтом позу: ноги опущены вниз, бедро напряжено, голень расслаблена. Александр направил коня к помосту. Человек, который ждал его там, сошел вниз. Это был его отец.
Александр спешился в армейском стиле: через шею, спиной к лошади – наилучший способ во время боя. Если лошадь обучена. Букефал помнил все уроки, которые он получил до того, как попал к Филонику. Филипп протянул обе руки, и Александр упал в его объятия:
– Будь осторожнее, отец, не трогай его рот. Он ободран.
Филипп похлопал мальчика по спине. Царь плакал. Даже из-под века слепого глаза текли настоящие слезы.
– Сын мой! – выговорил Филипп, задыхаясь. Упавшие в его жесткую бороду слезы влажно блестели. – Хорошая работа, сын мой. Мой сын.
Александр ответил на поцелуй. Он чувствовал, что этой минуты ничто не может омрачить:
– Благодарю, отец. Спасибо за моего коня. Я назову его Букефал.
Лошадь неожиданно дернулась. Сияющий, рассыпающий похвалы, к ним подступал Филоник. Александр обернулся и мотнул головой, приказывая ему удалиться. Барышник мгновенно исчез. Покупатель всегда прав.
Вокруг собиралась возбужденная толпа.
– Отец, ты не прикажешь им отойти? Букефал еще не привык к людям. Я должен отереть его, иначе он простудится.
Во дворе конюшни было тихо и пусто; торги продолжались. Раскрасневшийся от верховой езды и работы со скребком, с всклокоченными волосами, пропахший лошадиным потом, Александр наконец остался один. Только последний докучливый зритель следил за ним сияющим взглядом, в котором читались торжество и смущение, – Гефестион. Александр улыбнулся, давая понять, что узнал его. Мальчик улыбнулся в ответ и, поколебавшись, подошел ближе. Оба молчали.
– Он тебе понравился?
– Да, Александр… Конь словно узнал тебя. Я это почувствовал, это знак судьбы. Как его зовут?
– Я называю его Букефал.
Мальчики говорили по-гречески.
– Это лучше, чем Гром. Он ненавидел прежнее имя.
– Ты живешь неподалеку, правда?
– Да. Я могу тебе показать, отсюда видно, – сказал Гефестион. – Видишь вон тот холм – не первый, а второй, и за ним…
– Ты был здесь раньше, я тебя помню. Ты помог мне закрепить пращу… нет, то был колчан. И твой отец увел тебя.
– Я не знал, кто ты, – смутился Гефестион.
– Ты показывал мне эти холмы в тот раз, я вспомнил. И ты родился в месяце Льва, в том же году, что и я.
– Да.
– Ты на полголовы выше. Твой отец высок, да?
– Да, и дядья тоже.
– Ксенофонт говорит, что уже по жеребенку можно определить, будет ли он высоким, – по длине ног. Когда мы вырастем, ты все равно будешь выше.
Гефестион взглянул ему в глаза; Александр смотрел уверенно и искренне. Гефестион вспомнил, что отец как-то сказал: сын царя мог бы подрасти, если бы этот болван, его наставник, не перегружал мальчика и получше кормил. О царевиче нужно заботиться; рядом должен быть друг.
– Но ты единственный, кто сможет ездить на Букефале, – сказал Гефестион.
– Пойдем, посмотришь на него, – предложил Александр. – Совсем близко не подходи; мне придется на первых порах быть рядом, пока конюхи его чистят. Конь должен привыкнуть.
Александр внезапно обнаружил, что говорит на македонском. Мальчики переглянулись и засмеялись.
Они еще какое-то время поговорили о том о сем, прежде чем Александр вспомнил, что прямо из конюшен, в чем был, хотел бежать с новостями к матери. Впервые за всю его жизнь мысль о ней совершенно вылетела у него из головы.
Через несколько дней Александр принес жертву Гераклу.
Герой был великодушен к мальчику и заслуживал более щедрых даров, чем козел или ягненок.
Олимпиада согласилась. Если ее сын считал, что Геракл достоин большего, то сама она полагала, что ее мальчику положено только лучшее. Царица написала письма всем своим друзьям и родне в Эпир, красочно изложив, как царь Филипп снова и снова пытался оседлать лошадь и наконец благородное животное, придя в негодование, сбросило его в пыль перед всем народом; как зверь свирепствовал, подобно льву, но ее сын укротил коня. Олимпиада развязала новый тюк с афинскими товарами и предложила Александру самому выбрать ткань для нового парадного хитона. Мальчик выбрал простую, тонкую белую шерсть. Олимпиада заметила, что такая небогатая одежда мало приличествует столь великому дню. «Зато она приличествует мужчине», – возразил Александр.