– Значит, – сказал Гефестион, – договор был заключен не без помощи учителя.
– Философ и мой отец постарались вместе. Что старик должен теперь чувствовать?
– По крайней мере, Аристотель знает, что его друг умер, не предав философию.
– Будем надеяться, он этому верит. В таких случаях человек умирает, сохранив свою гордость.
– Полагаю, – заметил Гефестион, – Великий царь в любом случае убил бы Гермия, чтобы завладеть его городами.
– Или не доверяя ему. Иначе зачем его пытали? Думали, Гермий что-то знает. – Отсвет пламени позолотил волосы Александра. – Если Ментор мне попадется, я распну его.
Все существо Гефестиона внутренне содрогнулось, когда он представил себе, как эти прекрасные живые глаза бесстрастно наблюдают за казнью.
– Пойдем ужинать. Без тебя не могут начать.
Повар, знавший, как едят молодые люди в холод, приготовил по целой утке на человека. Первые порции уже были нарезаны и поданы. Воздух наполнился теплым ароматом.
Александр взял поставленную перед ним тарелку и поднялся с обеденного ложа, которое делил с Гефестионом.
– Ешьте, не ждите меня. Я проведаю Аристотеля. – Гефестиону он сказал: – Учитель должен поесть на ночь. Он заболеет, если будет лежать у себя, скованный холодом и своим горем. Скажи им, пусть что-нибудь мне оставят, все равно что.
Когда Александр вернулся, тарелки ужинающих уже опустели и были тщательно вытерты хлебом.
– Учитель немного поел. Я так и думал, что он не устоит, почувствовав этот запах. Похоже, доест и остальное… Мне этого слишком много, наверное, себя обделили. – Внезапно Александр заметил: – Бедняга, он не в себе. Это было видно, когда он произнес свою речь о природе варваров. Вообразите, назвать великого человека вроде Кира рабом по природе – только потому, что тот родился персом.
Бледное солнце теперь поднималось раньше и набирало силу; с крутых склонов гор, оглушительно грохоча, скатывались снежные лавины и приминали огромные сосны, как траву; горные потоки стремительно побежали вниз, с чудовищным шумом перекатывая валуны. Пастухи, по пояс в тающем снегу, искали первых новорожденных ягнят.
Александр убрал меховой плащ, чтобы не привыкать к нему. Юноши, жавшиеся по ночам друг к другу, стали спать поодиночке. Он тоже, не без некоторого сожаления, отослал Гефестиона. Гефестион тайком поменял подушки, чтобы оставить себе хотя бы запах волос Александра.
Царь Филипп вернулся из Фракии, где сверг Керсоблепта, оставил в крепостях гарнизоны и населил равнину Гебра колонистами из Македонии. Те, кто пожелал остаться в этом диком свирепом краю, были по большей части людьми безвестными или слишком известными с дурной стороны, так что армейские остроумцы поговаривали, что заложенный Филиппом город следовало бы назвать не Филиппополисом, а Подлополисом. Как бы то ни было, город выполнял свое назначение. Удовлетворенный сделанным за зиму, Филипп поехал в Эгию, чтобы отпраздновать Дионисии.
Миеза была оставлена на попечение слуг. Юноши и их учитель, уложив вещи, отправились в старую столицу. Дорога вела вдоль горной гряды, то и дело путникам приходилось спускаться в долину, чтобы переправиться через вздувшиеся от тающих снегов горные реки. Задолго до того, как перед глазами явилась Эгия, на лесной тропе они почувствовали, что земля под ногами дрожит от тяжелого напора водопадов.
Отполированные воском стены суровой резиденции старых македонских царей блестели в ярком освещении. Театр был готов для представлений. Каменный выступ в форме полумесяца, на котором уместилась Эгия, сам походил на гигантскую сцену, откуда крепость смотрела на окрестные холмы – свою неизменную публику. Можно было только гадать, о чем перекликаются они друг с другом ветреной весенней ночью, перекрывая шум воды, непокорные, одинокие, движимые страхом или любовью.
Царь и царица уже прибыли. Едва переступив порог, Александр отчетливо увидел по тем привычным знакам, которые годы сделали для него столь же понятными, как написанные слова, что родители – на людях, по крайней мере, – вежливы друг с другом. Но маловероятно, что их можно застать вместе. Это была его первая долгая отлучка, кого нужно приветствовать первым?
Конечно царя. Так велит обычай, пренебречь которым – все равно что выказать открытое неуважение. И ничем не вызванное к тому же; во Фракии Филипп старался соблюдать в его присутствии благопристойность. Никаких женщин, ни одного многозначительного взгляда на смазливого мальчишку-оруженосца, считавшего себя вправе задирать нос. Отец ласково обошелся с Александром после сражения и пообещал в следующую кампанию дать под его начало отряд. Неоправданной глупостью было бы оскорбить его сейчас. Александр понял, что ему и в самом деле хочется увидеть Филиппа – отец о многом мог рассказать.