— Никак нет.
— В служении Родине, салага. — Маркулис выстрелил окурком в сторону плаката: красная женщина тревожно простирала к нам руки, черная надпись лаконично гласила: «Родина-мать зовет».
— И куда она зовет, — пробормотал Димка.
— Не нравится мне, — промычал Губа.
— Тебе никогда ничего не нравится. Вчера я записал одно интересное изречение, — Гнеденок зашелестел страницами блокнота. — Вот, услышал от алычи Кавказа. «Да, я принципиальный, но не дебил».
Мы рассмеялись. Маркулис подозрительно посмотрел в нашу сторону.
— Так, бойцы, перекур закончен. Строиться на обед.
— Товарищ старший сержант, а вечером, какой фильм будет? — спросил Рыжков.
— Кинокомедия — «Иван Васильевич меняет профессию».
— А новые фильмы бывают? — недовольно протянул Губа.
— Радуйся тому, что есть, — ответил Кирилл.
— Смирно. На праа-во! Шаа-гом марш! С песней, по жизни!
Димка начал, остальные подхватили:
На обед подали две резиновые котлеты и вполне сносное картофельное пюре. Предчувствия Губу не обманули. На десерт был кисель. Интересно, в него добавляют бром, чтоб боец мог спокойно спать, или нет? Я спрашивал у Губы, он ответил, что ничего не чует. Странно…а я чую…
После обеда — свободное время. Нам подарили два часа.
— Не забывайте, завтра будни, — напомнил Маркулис.
— Обязательно в котелок с кашей ложку дегтя сунет, — пробормотал Гнеденок.
— На то он и старший сержант, — Рыжков растянулся на кровати. Он был соседом Кирилла, через проход.
— Ты, что — адвокат?
— Я подал ротному рапорт, хочу чтоб меня отправили в сержантскую школу, — ответил Рыжков и вызывающе посмотрел в нашу сторону.
— Смотри, Рыжик, чтоб дальше не отправили, — хмыкнул я.
Вокруг скрипели кровати — половина роты ложилась спать, руководствуясь мудрой солдатской поговоркой: «солдат спит, а служба идет».
— Чую, спать ночью не придется, — Губа упал на койку и захрапел.
— Чувствительный ты наш, — рассмеялся Гнеденок, доставая из тумбочки листы и конверт. — Хочу проинформировать предков о состоянии дел на фронте. Тебе не дать листа?
Я запрыгнул на кровать. Димка уже лежал с закрытыми глазами.
— Нет, ты же знаешь, мне писать некому.
— Друзьям? Верной подруге?
— Некому, — повторил я рассерженно.
— У меня тоже родители не настоящие. Настоящие погибли во время аварии на красильном заводе, — после паузы сообщил Гнеденок.
Я свесился с кровати:
— Ты про взорвавшийся склад?
— Ага. Мой отец работал на транспортировщике, а мама кладовщицей.
— Так ты с красильного района? Это ведь рядом со станкостроительным.
— Никогда там не бывал, — Кирилл улыбнулся, мы без слов поняли друг друга и рассмеялись.
Город-Завод, или Черный, называйте как хотите, был поделен на районы враждующими молодежными группировками. Куда девать дурную энергию, когда прыщи покрывают не только лицо, но и сердце? Единственное, о чем не знал Кирилл: для тех, кто побывал в «обезьяннике» — «чужих» районов не существует.
— И с кем ты?
— Живу у старшего брата. Он мастер с лакокрасочного, — не без гордости добавил Кирилл.
— Мастер — это хорошо, — отозвался Димка. Я оглянулся — Хвалей не спал, задумчиво протирал платком очки.
Из угла, где стоит телевизор, послышалось змеиное шипение динамиков. Меломан Маркулис завел допотопный патефон. На этот раз поставил празднично-выходную пластинку.
— Мне нравится «Нау», интересно, где сержант откопал пластинку? — Хвалей водрузил очки на нос.
— Выходит не тебе одному нравится, или он устал от маршей.
— А меня из «обезьянника» забрали, — напомнил Димка.
— Бывает.
— Знаешь куда? — Ответа не дождался.
— Попал в семью инженеров.