И тут, на глазах Алексея, изуродованный нос вертолета дрогнул и приподнялся над снегом, обнажив под собою рваную полосу черной мерзлой земли. Масса вертолета со скрипучим шорохом поползла вниз. Изогнутая лопасть уперлась в снег, но тотчас же спружинила, провернувшись на валу и как бы подтолкнула тяжелую машину. Вертолет со свистящим шумом рухнул вниз, мгновенно пропав из видимости. Слышались только скрежет дюралевой обшивки по камням и глухие удары. Звуки эти стремительно удалялись и скоро совсем затихли. И тишина повисла над перевалом. Такая оглушительная и жуткая тишина, что Алексей слышал тугие удары крови в висках.
Он оперся на каек и крепко, до огненных кругов в сухих, горячих глазах зажмурился. Не мог поверить в случившееся. Казалось, это дурной сон, но стоило открыть глаза и взгляд сразу нашел черную полосу взбуровленной земли. Нет, это не сон, а страшная явь, которую не дай Бог видеть никому. Только что разговаривал с человеком, прикасался к нему, и его больше нет. И ничем не смог ему помочь. Проводил глазами на тот свет. — Судорожно перевел дыхание, подумав с горечью: — Жалко мужика. Крепкий боец был. В последнюю минуту не о себе думал, о других. — И как глубоко верующий человек, истово трижды перекрестился, проговорив: — Царствие ему небесное. И тем, кто с ним…
Сзади коротко и требовательно взлаял Дымок, и Алексей очнулся. «Этим уже не поможешь. Надо девушку спасать. Крови на ней не заметил, но, может статься, вся переломана. — Поднял набрякшие веки и оглянулся назад, откуда только что скатился. Дымок неподвижно сидел возле темнеющей на снегу фигуры и ожидающе глядел на него. — Молодец, кобелек, — с теплотой подумал о псе. — Этот тоже в беде не бросит. Видно, душа есть не только у людей, но и у других божьих тварей. Только мы об этом редко думаем».
Вернулся наверх изможденный. Голова соображала слабо. Стоял и размышлял, как быть. Надо девушку побыстрее тащить под кедр, где заготовлен костерок. Отогреть маленько, оглядеть, укутать получше и, прямым ходом — в Купеческую избушку. Но вот как? Не волоком же ее тащить до кедра, a тем более до избушки. На руках нести — тоже нельзя: еще неизвестно, что с ней. Надо срочно что-то придумывать. Шуба на ней теплая, шапка тоже, да еще капюшон. На руках перчатки замшевые.
А вот ее модные сапожки явно не к месту.
Стряхнул с плеч рюкзак, снял с себя куртку и свитер грубой вязки. Куртку надел снова, а свитер натянул на ее сапожки. Рукава обмотал вокруг голенищ и завязал узлом. Сам он не замерзнет, ведь пойдет с грузом, а ее ногам станет теплее. Замшевые перчатки большого доверия не вызывали и он, достав из кармана рюкзака запасные верхонки, надел поверх перчаток. Стряхнул с ног лыжи, связал их шнурками спереди и сзади, в изголовье пристроил рюкзак. С предосторожностями перетащил девушку на лыжи. Расправил шубу и капюшон, запахнул полы, чтобы не поддувало. Потом, погрев руки в карманах, принялся бережно тереть ее щеки, лоб.
Она тихо застонала.
Это его порадовало: хоть какой-то признак жизни.
— Ничего, — обнадеживающе проговорил он, — до костра доберемся, там что-нибудь половчее соорудим. — Верил, что она его слышит и потерпит.
Привязал комлевый конец кайка к шнуру, продетому в дырки на носках лыж, взялся за другой конец и потащил тяжелую ношу к седловине перевала, проваливая обутками хрусткий наст и увязая по колено. Снег под настами был сыпучий, как песок, убродный. Повозка вверх шла тяжело по рваному следу. Утешало, что от кострового кедра пойдет накатанный путик, а главное — все время вниз и вниз, до самой избушки. Значит, можно не беречь силы на долгий путь, а поднажать и как можно скорее развести огонь.
До кедра дотащил довольно скоро, но весь взмок, брови и вязаная шапка покрылись пушистым куржаком. Разжег костер, обсушился. Нащупал запястье девушки. Пульс, хоть и слабый, но прослушивался. Пока закипал котелок с водой, принялся растирать нагретыми у огня ладонями щеки, лоб и виски своей неожиданной спутнице. Отступился, когда услышал ее стон.
Перетащил ее с лыж ближе к огню. Вырубил перекладины и распорки, наломал кедровых веток для подстилки. Скоро лыжи превратились в довольно удобные нарты, устланные мягким лапником, куда и уложил девушку, заботливо укутав ее со всех сторон.
— Ну вот, теперь будет удобнее и теплее, — сказал, садясь к костру.
Он любил посидеть у полуденного костерка, медленно, с наслаждением потягивая горячий чай, вместе с которым в тело вливались тепло, покой и новые силы. За какие-то полчаса он полностью восстанавливался, и уже жалко было покидать приютившее его место. Оно казалось обжитым и родным. «Спасибо тебе, костерок. Спасибо тебе, ласковое местечко», — прочувствованно благодарил Алексей, кланялся и шел дальше по путику. Он никогда не забывал сказать слова благодарности избушке, костру, кедру, скале, под которой пережидал налетевший с верхов буран. Издавна верил, что тайга — живая, и все в ней сущее — тоже живое, а живое всегда откликается на добро.